На волоске

— Я единственная, кого не пригласили на вечеринку к Анжелике.

— Леана пыталась ее убедить, — вздыхает Сурая. — Но ты с ней не разговариваешь.

— А по-моему, совсем наоборот. К тому же если бы Леана действительно этого хотела, у нее бы все получилось. Ты только посмотри на нее.

Моя девушка тем временем, задрав подбородок, оживленно спорит о чем-то с Иссой и Анжеликой. Анна София все еще сердится.

— Ну и ну! Когда ей нужна помощь с домашкой, она тут как тут, но когда мне нужна ее помощь, я остаюсь с носом.

Сурая хватает ее за руку.

— Милая моя, я все тебе расскажу в мельчайших подробностях и обещаю, что в следующий раз, когда тебя куда-то не пригласят, я закачу скандал.

В этот момент обе поворачиваются в мою сторону, а я разворачиваюсь на сто восемьдесят и удаляюсь как можно быстрее. Я чуть было не сходил в подштанники. Мне нужно «опорожниться», даже если школьные туалеты официально считаются смертельной ловушкой. Когда я наконец добираюсь до писсуаров, задержав дыхание — можно было бы предположить, что хорошая уборка за время каникул должна была избавить помещение хотя бы от самых неприятных запахов, но нет, — я не могу не подумать о том, какое ничтожество я в глазах окружающих. В парике меня не узнает совсем никто. Будь это иначе, это бы уже давно произошло.

Я закрываюсь в кабинке, чтобы свести к минимуму возможность подвергнуться безобразным нападкам. Моя осторожность спасет мне жизнь — так я себе всегда говорю. Дверь туалета хлопает; по ту сторону тонкой фанеры кто-то облегчается, насвистывая. Все чисто. Я зачехляю обратно свой подуспокоившийся прибор, а потом вполне невинно нажимаю на кнопку слива. И все начинает гудеть, выть и рычать, как раненый зверь, пока уровень воды не поднимается… И не переливается через край! Я пячусь и утыкаюсь спиной в дверь, в панике не соображая, как ее открыть. Жуткий треск отдается в трубах, и я в последний миг выскакиваю из кабинки, чтобы не замочить подошвы. Должно быть, где-то в канализации прорвало трубу, если только сам Сатана не пытается выйти на поверхность через унитаз. Чувак, который писал рядом со мной, одевается с космической скоростью, пока лужа воды расползается по кафелю, распространяя зловонные миазмы.

— Я предупрежу кого-нибудь! — бросает он, прежде чем смыться.

Я беспомощно замираю перед тошнотворной лужей, которая расползается все больше и больше, а потом наконец беру себя в руки и рву когти оттуда.

Само собой, ситуация становилась только хуже. Ассенизаторы появились тогда, когда отказала и вторая трубопроводная сеть. Туалеты на всех этажах позакрывали. Как следствие, учителям пришлось открыть свои для учеников… а вода уже доходила до канализационных решеток рядом с навесом. И в качестве вишенки на торте: потребовалось не больше пяти минут, чтобы прошел слух о том, что виновник этой катастрофы — я.

— У Маттео-монашка чугунные какашки!

— Вышло все из берегов? Виноват яйцеголов!

— «Когда вновь увижу чудесный тот зад!»

Я скрылся в информационном центре на время обеденного перерыва. Но потом пришлось возвращаться на уроки. Посреди контрольной по математике за мной пришел зам по воспитательной работе и, извинившись перед учителем, отвел меня в кабинет директора.

— Итак, господин Лекюре, не могли бы вы объяснить мне, что сегодня произошло?

Он мрачно смотрит на меня поверх очков, а его густые брови подрагивают под морщинистым, как у шарпея, лбом. В чем он, собственно, меня обвиняет? В том, что я с топором напал на трубы?

— Я не знаю. Я просто нажал на кнопку слива.

— То есть вы не засоряли туалет намеренно?

— Нет! Что вы!

Я знал, что он не питает ко мне нежных чувств, но чтобы вот так, поверить слухам…

— Не говорите со мной в таком тоне, Лекюре. Вы никогда ни в чем не виноваты. Вы хоть представляете себе, насколько это утомительно? Постарайтесь впредь не попадать в истории. А теперь возвращайтесь в класс, глаза б мои вас больше не видели.

По дороге домой я все размышляю о том, жертвой какой несправедливости я стал, и чувствую себя так, будто по мне проехался бульдозер. Слова директора тяжелым камнем легли мне на сердце. Надо мной будут насмехаться не меньше месяца, пока внимание моих «ближних» не переключится на другие, менее дурнопахнущие сплетни.

— Ну и ну, — говорит Манон, глядя, как я захожу в гостиную. — Ты будто привидение увидел.

— Уж лучше бы это было привидение.

— Настолько плохо? Тебя обнять?

Для своих десяти лет моя сестренка слишком серьезна. Я приобнимаю ее. Эта девчонка быстро растет. Беспокойство делает ее лицо старше, на нем вдруг проступают черты женщины, которой она станет, с мимикой мамы и носом папы. Сегодня она убрала волосы в аккуратный хвост. Ей очень идет. Я вспоминаю о том, как еще совсем недавно она заставляла меня наряжаться вместе с ней. Я всегда мог спокойно надеть балетную пачку и крылья феи и подурачиться с ней под рождественские песни. Иногда она смеялась так сильно, что писалась в колготки.