На волоске

Она целует меня на прощанье. И я вдруг понимаю, что, несмотря на то что эта история перебаламутила всю осевшую на дне моего сердца грязь, я приобрел друга.

Проходит три дня, но я все думаю и думаю об этом. Ни одна схватка с демоном не помогает мне смириться с произошедшим. Пока я в одиночку истребляю скорпионов, Андреа на телефоне мочит обезьян-зомби, развивая свою мысль.

— Твоя бывшая — ссаное ничтожество. Зачем ей надо было говорить такое? Она обвиняет тебя в том, что ты ей отомстил, и вдруг начинает распускать о тебе слухи?

— О Поле. Никто никогда не узнает правду. Кроме тебя, меня и Анны Софии.

— Все равно ЭТО несправедливо.

— Что ты хочешь, чтобы я с этим сделал?

Кроме бесконечного обмусоливания своих неудач. Через четыре дня я снова пойду в лицей. Растворюсь в толпе, попытаюсь остаться для всех незамеченным. Это будет проще сделать, потому что Джаспер-то как раз не вернется. Останется продержаться три месяца, и я обрету долгожданную свободу. Я переживу. А потом, после выпуска, начну новую жизнь.

— Это несправедливо, — бормочет Андреа. — Меня достала несправедливость.

— По-моему, бывает и хуже. Дети-солдаты, беженцы на дорогах, больные раком…

— Ну и что? — вспыхивает она. — Как будто это нормально! Потому что если думать так, то можно закрывать глаза на любую несправедливость! Чтобы построить лучшее общество, ничто нельзя упускать из виду.

— Алло, Хьюстон? Мы только что потеряли Андреа.

Она мстительно пинает мое кресло на колесиках. Я широко ухмыляюсь.

— Тише, сестричка, ты ведь в курсе, что я тебя обожаю, да? А у тебя как дела?

— Я нашла работу на лето — ассистенткой в архитектурном бюро. Это не бог весть что, но на пятом курсе я найду что-нибудь получше.

— Ты сказала об этом моей матери?

— Да, и она ужасно мной гордится. Впрочем, как и всегда.

В ее голосе слышится грусть. Они с родителями не разговаривали с самого Рождества. На несколько минут мы погружаемся каждый в свои мысли. Я решаю рискнуть:

— Может быть, тебе стоило бы позвонить своим и сообщить им об этом, как думаешь?

— Они сразу бросят трубку. Или, что еще вероятнее, будут в командировке и даже не узнают, что я звонила.

— А автоответчики для кого?

— Сказал парень, который оставляет десятиминутное сообщение, только чтобы попросить меня купить хлеба по дороге домой…

— Тогда напиши письмо им на почту. Электронные письма доходят даже до Китая.

— Это они должны сделать первый шаг.

— И даже два первых шага. Но если ты хочешь, чтобы они узнали о том, что ты нашла стажировку, и если тебе будет приятно показать им, как хорошо ты справляешься, не дай им лишить тебя этого удовольствия.

Я на секунду отвожу глаза от монитора. На лице Андреа довольная улыбка приходит на смену недовольной гримасе.

— Пожалуй, ты прав. Кто они такие, чтобы красть у меня мои победы?

Вот теперь я ее узнаю.

— Я хорошо на тебя влияю, Матт, ты ведь знаешь это?

Следующие пять минут все мое внимание занимал демон, который был крупнее остальных. Огромный, мохнатый и способный стрелять струями кислоты своим двойным хвостом.

— Матт.

— Еще секундочку. Я уже почти.

— Матт, тебе стоит оставить парик, когда ты пойдешь в лицей.

Я ошарашенно поворачиваюсь к ней, позабыв об обстреливающем меня монстре.

— Чего?

— Просто подумай. Тебе нечего терять. И с париком на голове ты чувствуешь себя лучше. Почему ты позволяешь какой-то школоте лишать тебя этого счастья? Ты можешь больше не бояться Джаспера, и я не думаю, что теперь еще хоть кто-то полезет к тебе.

— А насмешки?

— Они и так над тобой смеются. Что изменится?

Я возвращаюсь к своему монстру. Слишком поздно. Обливион с ним уже разобрался.

— Ну? — продолжает Андреа. — Что скажешь?

Я пожимаю плечами. Все снова будут говорить обо мне. Я и так уже два года герой большинства сплетен лицея: мой так называемый рак, моя лысина, прорыв канализации, исключение Джаспера… Я сыт этим по горло. Я хочу, чтобы от меня отстали. Сдам экзамены, и чао!

— Мне кажется, ты не понимаешь…

— Думаешь? — начинает она злиться. — Позволь напомнить тебе, что и мне, как лесбиянке, не удалось избежать бесконечного потока шуточек и отвратительных слухов.

Она делает глубокий вдох.

— Не позволяй другим определять тебя. Будь хозяином своей судьбы. Покажи им.

Глава 40

Воцарившаяся за завтраком на утро первого учебного дня немая сцена — это просто картина маслом и сыром. Мама не решается ничего сказать, Манон сидит с открытым ртом, так и не донеся до него ложку хлопьев, Андреа широко улыбается, а папа никак не возьмет в толк, на что эти трое так уставились. Он три недели видел меня в парике и, похоже, успел забыть о моей алопеции.

Нельзя сказать, что я наслаждаюсь этим мгновением. Я чувствую себя приговоренным, которого ведут на эшафот. Но я выспался. И вчера вечером, пока колебался перед зеркалом, я принял решение.

Я спокойно смотрю на свое отражение. С нанокожей я наконец-то чувствую себя самим собой. Я не сниму ее.

Я не могу принять свою лысину, это правда. Возможно, этого так никогда и не произойдет. Но мне на это плевать. Почему бы мне не носить волосы, если мне этого хочется?