На восьми фронтах

По рекомендации политотдела 61-й армии два дня проработал в 76-й гвардейской стрелковой дивизии. Это соединение совсем недавно влилось в войска нашего фронта, но и за короткий срок сумело уже не раз отличиться. Дивизия одной из первых форсировала Десну, активно участвовала в боях за Чернигов. Сейчас она вела тяжелые бои за рекой Брагинкой, пробиваясь на Калинковичи. Ее командир генерал А. В. Кирсанов, как мне подсказали, имел хорошую привычку при каждом удобном случае лично беседовать с людьми, совершившими подвиг. Вот я и застал генерала как раз за одной такой беседой с двумя воинами соединения, первыми преодолевшими заболоченную реку Брагинку.

В небольшом деревянном домике, наскоро срубленном дивизионными саперами, стоял самодельный стол, и за ним сидели трое — комдив, помощник командира взвода Иван Копавец и старший сержант Владимир Сокольский.

— Вымок небось весь, зуб на зуб не попадает, а тут еще сердце заходит от того, что тебя там, впереди, ждет. Так или примерно так? — спрашивал генерал у Копавца.

— И так, товарищ генерал, и не так… Мокрый, это верно. До ниточки, до костей… И сердце не на месте, тоже верно. Но какой-то внутренний голос то и дело подсказывает: спеши, режь проволоку, быстрее веди через нее людей…

— Знаешь, Иван Николаевич, а ведь этот внутренний голос долгом называется.

— Не знаю, товарищ генерал, как он называется, но я его слышал и ему подчинялся… Сначала полз и резал проволоку. А когда ихняя траншея показалась, меня будто что-то подкинуло. Вскочил, «ура» закричал — и вперед…

— А за тобой весь взвод, так?

— Так, товарищ генерал…

— Вот оно, какое значение имеет пример командира! Если командир герой, то и взвод у него геройский. Командир мямля — и взвод весь мямля. Так?

— Только так, товарищ генерал. У одного и задача выполнена, и потери ничтожны. А другой и вперед не продвинулся, и всех людей положил…

— А ты откуда, Иван Николаевич, родом?

— С Кубани, товарищ генерал.

— Письма из дома получаешь?

— Как же. И от жинки, и от матери.

— Дай-ка мне адресок, я сообщу им, как ты тут у нас воюешь…

Примерно такой же разговор состоялся у комдива и с Василием Сокольским, который только в одном бою уничтожил одиннадцать гитлеровцев.

А затем А. В. Кирсанов вручил обоим орден Красной Звезды. Пожелал новых боевых успехов, новых наград. И пригласил:

— А теперь, дорогие товарищи, прошу вас пройти вот в эту дверцу. Приглашаю пообедать со мной, чарку принять в честь ваших орденов…

Вот каким был комдив генерал-майор А. В. Кирсанов! Его любили, ему верили все бойцы и командиры соединения. И шли по его приказу и в огонь и в воду.

* * *

Весь день противник вел по нашим позициям беспокоящий огонь из орудий и минометов. Весь день бойцы и командиры роты старшего лейтенанта Полозова почти не выходили из укрытий. И только к вечеру стало относительно тихо.

Вскоре подошла полевая кухня. Запахло наваристым борщом. Привезли и почту. Ее в роту доставил агитатор полка капитан Кошелев. Он же раздал бойцам и листовки, только что выпущенные политуправлением фронта.

— Может, собрать всех и организовать громкую читку? — предложил Полозов.

— Не надо. Пусть каждый читает сам, — ответил ротному Кошелев.

Да, есть такие листовки, содержание которых не требует ни предисловий, ни разъяснений…

Минометный расчет сержанта Суркова первым в роте справился с обедом. И тогда его командир, скрутив козью ножку и прикурив, сказал:

— А ну, придвигайтесь-ка ближе, братцы. Прочтем листовку…

«Смерть немецким оккупантам. Прочти и передай товарищу!» — так начиналась эта листовка.

— «Письмо из белорусской деревни Зеленый Дуб, — читал дальше Сурков. Дорогие наши бойцы, командиры, а также политработники! Пишут вам Марья и Дарья Остаповичи из белорусской деревни Зеленый Дуб. Не знаем, дойдет ли это письмо до вас или нет. Если же дойдет, то мы бы хотели, чтобы вы знали всю правду о нашей невыносимой жизни в фашистской неволе. Скоро, наверно, не будет на белорусской земле ни людей, ни селений. Враг лютует так, что ни в одной книжке такого не прочтешь и ни на одной картине не увидишь. У нас за месяц оккупации убито и повешено 42 души — от малого до старого. Не осталось ни одной девушки, ни одного парня — вся молодежь угнана на каторгу в Германию. А в марте новое злодейство: фашист забрал всех малолетних детей и отправил их в Бобруйск. Там из них выкачивают кровь для фашистских госпиталей. Ребята умирают… У нас нет слез, чтобы оплакивать их. Нет голоса, чтобы по христианскому обычаю попричитать… Враг кругом бьет, насилует, жжет, убивает… Когда придете, наши родные и долгожданные? Спасите нас, вызволите из когтей кровожадных фашистов!»

Сурков кончил читать и как-то неестественно закашлялся. Я посмотрел на других минометчиков. Здесь сидели ефрейтор Колонка, красноармейцы Мальцев и Ахметов. Лица у пих были вытянутые, глаза горели огнем ненависти. Я знал, что и у Суркова, и у Колонки, и у Ахметова были дети…

Тяжелая пауза продолжалась до тех пор, пока Мальцев не спросил у Суркова:

— Ну когда же, товарищ сержант, нам прикажут идти дальше?!

Тот ответил:

— Точно не скажу, по верю, что скоро…