На все четыре стороны

Заявлена «скверна», а я хоть и восьмилетний, но мужчина. Надо знать цыганские обычаи, чтобы понять, насколько это весомо. Хотя детям, к слову, об этом трындеть не положено. Вот и непонятно старой цыганке, что здесь вообще такое происходит.

– Не узнаю, бриллиантовый ты мой. Кто ты, мальчик, и зачем слова дурные говоришь мне? Нельзя детям замечания делать взрослым людям. Не по обычаю это…

Я театрально выбросил руку перед собой, открытой ладонью вперед. Типа, молчать, смертная.

Она пресеклась на полуслове.

– Шувано́! Шу… Ви… Ха… Но… – с расстановкой произнес я, стараясь голосом брать тональность пониже. – Чувно́.

Все это означает одно – «колдун». Во всех его фонетических интерпретациях, что помнил.

Причем именно «колдун» мужеского полу, что в мифологии цыган – большая редкость. И без вариантов имеет темный и злобный окрас, в отличие от добрых колдуний-ведуний. Откуда знаю? Не поверите – в училище был преподаватель с цыганскими корнями, да не какой-нибудь, а по курсу ППР, «партийно-политическая работа». Среди курсантов называлось – «посидели, по… говорили, разошлись».

Вот и запомнились побасенки.

За моей спиной тихо ахнули и зашуршали юбками от греха подальше. Цыганка заметно побледнела. Чумазая детвора, только что охаживающая Козета, шумно сыпанула на все четыре стороны.

Из-за плеча оцепеневшей пророчицы выглянул Козет, оторопело хлопая глазами.

Возвращается, стало быть, к реальности, горемыка.

В принципе, дело сделано, мой инструктор спасен. Кайф я этим мелким вымогателям обломал. Теперь нужно как-то финализировать ситуацию – вон старая ведьма вылупилась и непонятно чего от меня ждет. Чуда, наверное. Сожалею, мадам, фаерболов не будет.

Я вздохнул и стал медленно расстегивать пальто.

Что же тебе продемонстрировать, наивная ты наша? Извини, жабьи лапки и вороньи черепа дома оставил. В избушке на курьих ножках. Небрежно сбросив верхнюю одежду на землю позади себя, я стал делать мудреные пассы руками, не сводя глаз с цыганки. Между прочим, из комплекса «тайцзи-цюань», Ирина была бы мною довольна. Меряя замысловатыми шажками контуры «великого предела», медленно наплывал на оторопевшую зрительницу, которая в ожидании «чуда» была на грани истерической паники. Хотя и не без доли болезненного любопытства.

Неожиданно я сломал плавный темп, залихватски ухнул, подпрыгнул и сделал простенькое сальто назад, приземлившись на полуколено и мрачно уставившись на землю перед собой. А-ля Терминатор ибн Шварценеггер ваккурат после перемещения из будущего.

Медленно, очень медленно, по миллиметру стал выпрямляться. Музыки только не хватало, с барабанами, как в фильме, – та́дам-пам-паба́м… тадам-пам-пабам…

Мрачный киборг поднимает голову и концентрирует свой взгляд на… на Сан-Саныче? Э! А где почтенная публика? Аплодисменты, все дела? Цыганки не было. Дематериализовалась. Выскочила из моей терминаторской реальности. Какой же все-таки суеверный народ!

– Ты чего это такое исполняешь? – обыденно поинтересовался у меня Козет, напрочь игнорируя торжественность момента. – Шизанулся?

Свинтус неблагодарный. Лучше бы карманы свои проверил.

– Ничего я не исполняю, – буркнул я, выходя из образа и поднимая пальто с земли. – Размяться захотелось. Застоялся мой конь, шашка в ножнах грустит…

– Чего-чего?

– Ничего, пошли к переходу. Электричка с третьего пути.

– Откуда…

– Значит, знаю. Пошли! Расскажешь по дороге, чего там в милиции нарыл.

Ничего там Козет не нарыл.

Все документы в архиве только с пятьдесят третьего года. До этого – как корова языком слизнула. С чего бы это? Только Саныч все равно молодец. Не такой, конечно, как я, но на «серебро» эту Олимпиаду отработал. Отыскал живого очевидца. Ну… почти очевидца, ключевой фактор – «живого».

Трудное было тогда время.

Только-только освободили Симферополь от немца, мужики на вес золота, а в милиции с кадрами – швах. Вот и нашли оставшиеся опера более или менее подходящего пацана, только восемнадцать стукнуло, а на следующий день как обухом по голове – кровавая групповуха на Эстонской. Малька даже на место происшествия не взяли, нервы его поберегли. Так все расследование мимо него и шло, слухи только одни и долетали.

Короче, деталей он не помнит, фамилий, как говорится, не знал, да еще и забыл, где материалы следствия, понятия не имеет. Архивы чистили, было дело на его памяти. Сразу после смерти Сталина, Берию еще не арестовали. Чистили молчаливые люди из безопасности, кстати, есть смысл покопаться в собственных закромах, хотя… призрачно все… в этом мире бушующем…