На все четыре стороны

— Малгожата! — кричу вне себя. — Назад!

Лошади понесли! Ее нет, а ездовой не может справиться с телегой! Смотрю, мимо в повозке с такой же обезумевшей лошадью несется Вадюнин.., один, без раненых… Куда это он? В сторону красных? Лошадь, что ли, тоже понесла?

И тут грохнуло прямо по телеге. Прямое попадание!

Наша лошадь, на счастье, напугалась так, что замерла, словно в столбняке. Я соскочила наземь и кинулась к телеге Вадюнина. Ну, думаю, бывают же чудеса, может, живой?

Подбежала — какое там… Все нутро выворочено. У него была агония, уже последние мгновения. Я посмотрела в его лицо: глаза широко распахнуты, красивые миндалевидные глаза.., брови сошлись на переносице с мучительным выражением…

«Я его знаю, — подумала я. — Я его видела! Эти глаза видела, эти брови… Я его знаю!»

И вдруг слышу крик:

— Сестра! Сестрица! Помоги!

Оглянулась — о боже… Малгожату несет на руках ездовой, ее платье кровью затекло, а в руках.., камизэлька! Да, да, камизэлька, о которой я начисто забыла, пока мы улепетывали сломя голову!

Так вот почему она вернулась! Вот куда побежала!

И тут у меня словно бы что-то сдвинулось в голове. Как будто мысли там не просто так сами по себе жили, не просто метались из стороны в сторону, а лежали слоями, и все эти слои внезапно сместились, и тот слой, который до того мгновения был погребен под другими, незначащими, оказался наверху. И хлынуло из него прозрение…

Не знаю, конечно, может быть, там, в нашей голове, процесс мышления как-то иначе происходит, даже наверное иначе, но я ощутила его физически, всем существом своим.

Я словно бы снова увидела фигуру в розовом пеньюаре, скорчившуюся на моих нарах, услышала шепот: «Прибег до мене едэн пулковник — он давно уже за мной ухаживал, да я на него не глядела! — и говорит: у меня драгоценности покойной жены есть, все тебе отдам, только поезжай со мной! Я согласилась, а что делать: хоть немил он мне, да шибко не хотела у тех красных лайдаков, бездельников, оставаться. Ну, он мне отдал узелок с камнями, да еще дал злот перьценэк…»

Ну конечно! Вот откуда такая пламенная привязанность Малгожаты к старой камизэльке, вот откуда такое поклонение! И такая самоотверженность…

Малгожата зашила в нее камни полковника!

Нет, не может быть. А почему же она оставила камизэльку мне, когда ее увели из нашей камеры? Да вполне понятно, почему Малгожата оставила у меня камизэльку! (Еще какая-то посторонняя мысль меня внезапно поразила, когда я вспомнила эту сцену, но я не смогла ее удержать, потому что догадка о зашитых в камизэльку камнях меня всецело захватила.) Малгожата знала, что я из тюрьмы никуда не денусь, а вот если бы она взяла камни с собой, их у нее мог украсть кто-нибудь из «красных панов». К тому же Малгожата знала, что я скоро буду переведена в другую камеру, а оттуда она и сама сбежит, и меня с собой возьмет.

Стоп. А зачем ей нужна была я? Почему она не могла взять у меня свою камизэльку — я отлично помнила, как сама предлагала ее! — и оставить меня на произвол судьбы? Или впрямь она привязалась ко мне, чувствовала какую-то благодарность?

Я чуть не всхлипнула, когда вспомнила, как она меня тянула, раненную, по земле к нашим окопам, как потом ухаживала за мной. Ну какая разница, какие ею двигали причины? Она была мне лучшей подругой в жизни, я любила ее даже больше, чем родную сестру!

Ладно, она такая, какая есть, — безумная, неистовая, лживая, преступная, но такой ее создал господь, и я не вправе судить ее. За то, что Малгожата спасла меня из тюрьмы, за то, что не бросила раненную, я могла простить ей все на свете. Только одно не простила бы — если бы она обрушила силу своих чар на Льва Сокольского. Но она не сделала этого.., или он остался равнодушен, неважно. Главное, у меня по-прежнему оставалась надежда, что…

Я думала об этом, а между тем тело мое, руки мои действовали помимо мыслей. Я подбежала к Малгожате и принялась ножиком, который у меня всегда был в кармане (я им резала одежду на раненых), кромсать на ней платье, освобождая раненое плечо. Кровь пузырилась… Неужели задето легкое? Да нет, рана высоко, не должно… Боже, а где моя сумка с перевязочными материалами? Осталась в телеге!

— Сумку! — закричала я, оглядываясь. И чуть не заплакала от счастья, когда увидела подбежавшего санитара с моей сумкой в руках…

* * *

— Кто? — спросила Алена. — Что вы сказали? Кто?

И удивилась, услышав, как по-чужому, сломленно, испуганно звучит ее голос.

— Не притворяйся, — усмехнулся Руслан, и Алена обнаружила, что его голос тоже изменился. Исчезла благодушная и чуточку безразличная вежливость — голос стал тонким, ломким, злым… И страх в нем звучал, нескрываемый страх!

Она уставилась в сузившиеся глаза Руслана и вдруг совершила еще одно открытие. Теперь она совершенно точно знала все, или почти все, не только про библиотеку, книгу и закладку — она все знала и про карусель, и про виллу с гусями, и про тех двух мертвецов. «Красные гуси боисся…» Господи, как же вовремя они с Лизочкой ушли оттуда! И как не вовремя пришла туда Алена вместе с Габриэлем!