На все четыре стороны

— Но зачем?

— Затем, что Девушкин знал, кто такой Вадюнин, вернее, Калитников. Это ведь разведчик красных… Я тут навел кое-какие справки. Доктор Вадюнин действительно служил в Новочеркасске, но был убит при налете красных на госпиталь. Тогда немногие остались живы, и в их числе был ваш Девушкин. Он спасся и дал интересные показания в штабе армии. Некий военный медик не просто бросил раненых, но отдал их на расправу красным. Более того — он был красным шпионом, который выведывал у раненых интересующие его хозяев сведения. Фамилия сего негодяя — поручик Калитников.

— Поручик! — вскрикнула я, схватившись за голову, потому что внезапно вспомнила, где видела этого человека раньше. Брови, сошедшиеся к переносице… Миндалевидные глаза… Меня обманули усы, обманули коротко стриженные волосы! Но теперь я вспомнила его!

— Ну да, он предатель, — сказал Сокольский, несколько озадаченный моим криком, но приписавший его изумлению, мол, Вадюнин оказался поручиком Калитниковым. — Думаю, Девушкин узнал его и всячески пытался дать вам понять это. Я помню, он кричал: «Сестрица! Сестрица!» Но больше ничего не мог сказать.

— Боже мой… — выдохнула я.

— К сожалению, сведения о Калитникове я получил только сегодня, за два часа до вашего возвращения. Я отправил нарочного вам навстречу… Он увидел ваши подводы, узнал, что «Вадюнин» убит, увидел вас и вернулся…

Я вспомнила, что точно, какой-то всадник поравнялся с нами, поговорил с ездовыми и повернул назад. Мне было не до него, я была занята Малгожатой и другими ранеными.

— Но как вы узнали про морфий?

— Провели вскрытие, — пожал плечами Сокольский. — К сожалению, результаты заставили себя ждать. К тому же я совершенно случайно услышал, что один солдат отказывается от того, чтобы ему делали уколы, сестры не могли с ним сладить. Доложить мне об этом вопиющем случае им в голову не пришло! — сердито стукнул он по столу. — Мало того, что раненый не получал должного лечения, он еще и утаивал важные сведения — невольно, конечно. В общем, я пришел к тому солдату и принялся его бранить: что это за шутки, мол?! Я его порядочно напугал…

«Могу себе представить!» — с мрачным юмором подумала я, вспомнив, как сама холодела от ужаса под презрительным взглядом Левушки.

— Да, напугал, — усмехнулся доктор Сокольский. — А он чуть не расплакался и прохныкал: «Да не хочу я помереть, как Девушкин помер. Вон пришел ночью доктор, сделал ему укол, а после этого он и не проснулся!» Разумеется, я выспросил все в подробностях, и солдат рассказал, как мучился Девушкин весь день, как силился что-то сказать, как кричал «Сестрица!» да «Сестрица!», а соседи смеялись над ним. Наконец все начали засыпать, и измученный Девушкин тоже уснул. Потом пришли на обход вы, а с вами Вадюнин. Спустя некоторое время снова явился Вадюнин, но один. Подошел прямо к Девушкину, сделал укол и тихо ушел. А дальнейшее вам известно.

— Боже мой… — схватилась я за виски. — Он понял, что я иногда отлучаюсь то в одну, то в другую палату. Принес шприц с морфием — ну да, мы как раз говорили про морфий, мол, у нас, у сестер, он есть, чтобы не попасться живыми в руки красных! — выждал, когда я ушла к офицерам, и… Убийца, убийца, гнусный…

У меня не хватило дыхания, я уткнулась в ладони и снова заплакала. Я какая-то оказалась ужасная плакса, но меня охватила жалость к Девушкину, который был так подло убит, и к себе, несправедливо обвиненной…

Рядом послышался тяжелый вздох, и я поняла, что Сокольский подошел ко мне.

— Я.., страшно виноват перед вами, — сказал он угрюмо. — Даже не знаю, сможете ли вы меня простить. Но даже если вы меня простите, знайте, что я никогда себе не прощу, что усомнился в вас.

Я хотела посмотреть на него, но представила, какой у меня сейчас вид, после этой ужасной недели, после слез… У меня всегда лицо красными пятнами покрывалось от слез, совершенно невозможно уродливо! И я не осмелилась поднять голову.

Сокольский постоял, постоял рядом, потом вышел из кабинета.

Спустя некоторое время ушла и я.

* * *

Я отправилась навестить Малгожату. Она спала.

Она была умыта, переодета, тщательно перевязана. Мне сказали, что рана ее опасности для жизни не представляет.

Я была рада это слышать.

Постояла, посмотрела на нее…

Она была очень красивая даже сейчас, даже такая измученная, бледная. Я смотрела на нее и размышляла, кого вижу перед собой. Но кто бы она ни была, она ранена, а я не из тех, кто способен проповедовать: «Падающего толкни!» Я поговорю с ней потом, когда она очнется, когда выздоровеет. Но есть одно, что я должна сделать сейчас.

Я увидела уголок камизэльки, которая лежала под кроватью. Ну да, чистоплотная Зиночка выполнила мою просьбу, принесла ее в палату, однако сунуть в чистую постель «эту грязь» не решилась. Я подняла камизэльку и понесла домой.