На всемирном поприще. Петербург — Париж — Милан

— Да, это были палермитанцы. Они напали на бурбонов с тыла, и тогда те, видя, что попали между двух огней, в беспорядке разбежались, а мы дошли до рыночной площади, где нас встретил революционный комитет, городская дума и много тысяч граждан всех сословий и возрастов. Все целовались, ликовали, кричали: «Да здравствует Гарибальди!» Старики, женщины, девушки, священники, монахи и монахини — да, Роберт, даже монахини — плакали, обнимали нас, называя своими спасителями. Гарибальди был встречен с таким энтузиазмом, какого я никогда еще не видел и никогда не забуду.

— Верю, верю! О, чего бы я не дал, чтобы только быть с вами в эту минуту!

— Знаю, дружище! Это самое и я подумал, стоя на площади, и потому тотчас же подошел к генералу и попросил у него позволения идти выручать из тюрьмы тебя и твоих товарищей. Он, разумеется, тотчас же согласился, и я с кучкой охотников и толпой граждан пошел к тюрьме. Одним залпом прогнали мы тех немногих солдат, которые еще оставались на стене, а что было потом — ты знаешь.

Друзья не сказали ничего и только крепко пожали друг другу руки.

В это время к ним подошел Биксио и сказал:

— Капитан, займите своей ротой улицы del Duomo и Монтекальварио на случай, если бы неаполитанцы двинулись со стороны Монреале[317].

Федерико тотчас же отправился исполнять приказание, и друзья расстались. Роберт отправился к своим товарищам по роте.

Тем временем гарибальдийцы вместе с толпами граждан усердно укрепляли баррикадами рыночную площадь, чтобы укрепиться на ней, в случае наступательного движения врага. Однако, они весьма скоро убедились, что бурбоны слишком упали духом, чтобы решиться на какое-нибудь смелое движение. Тем не менее бурбоны были слишком озлоблены, чтобы не попытаться отомстить чем-нибудь победителям. Генерал Ланца, отступив с неаполитанскими войсками в форт Кастелламмаре, начал оттуда бомбардировать город из дальнобойных крепостных орудий большого калибра. Начались во многих местах пожары, потому что форт стрелял преимущественно калеными ядрами и брандскугелями[318]. Но так как в южной Италии почти все постройки каменные, то пожар не мог распространяться на окрестные строения. Таким образом, кроме совершенно ненужного вреда частным лицам и избиения нескольких сот, быть может, самых мирных граждан, бомбардировка не имела никаких результатов. Гарибальдийцы мелкими отрядами всё подвигались и подвигались вперед, так что к вечеру, за исключением королевского дворца и Кастелламмаре, весь город был уже в руках Гарибальди.

В этот вечер можно было наблюдать в Палермо явление необыкновенное, быть может, единственное в истории. Ликование бомбардируемого города! Кастелламмаре выпустил 2800 бомб; кроме того, неаполитанский флот, по приказанию генерала Ланца, выстроился в палермитанской гавани, против улицы Толедо, и с вечера тоже начал бомбардировать город. Таковы были последствия выражения отеческих чувств благодушного короля Франческо II к своим любезным подданным. Это не помешало, однако, палермитанцам предаваться самой искренней радости. Город был иллюминован; повсюду жгли бенгальские огни. Зловещие параболы брандскугелей перекрещивались с веселыми молниями ракет, а взрывы бомб заглушались треском петард и бураков.

Бомбардировка длилась всю ночь, и неизвестно, когда бы она кончилась, если бы не вмешательство английского адмирала Мунди[319], стоявшего на якоре в палермитанской гавани.

Он потребовал от командира неаполитанской флотилии прекращения стрельбы по городу, потому что многие из магазинов и складов принадлежали британским подданным.

Неаполитанский адмирал скромно ответил, что если он и мог бы прекратить огонь флота, то совершенно не в силах прекратить огня со стороны Кастелламмаре. Тогда Мунди послал к генералу Ланца парламентером капитана Вильмота.

Неаполитанский главнокомандующий оказался совершенно похожим на свое правительство: наглый при успехе, он оказался трусом при неудаче. Поражение его войск до такой степени обескуражило его, что он не только согласился на требование английского адмирала, но и обратился к нему с просьбой быть посредником при переговорах с Гарибальди. Мунди согласился и отправил Вильмота в Палермо.

Через три дня генерал Гарибальди, диктатор Сицилии во имя короля Виктора-Эммануила, — бывший флибустьер переменил теперь титул, — всходил на палубу адмиральского корабля «Ганнибал», где ждал его для переговоров бывший наместник Сицилии, генерал Ланца, а 6 июня 1860 года с обеих сторон была подписана конвенция, по которой неаполитанские войска, впрочем, с оружием и знаменами, должны были покинуть остров и сдать Гарибальди укрепления и кассу городского банка, состоявшую из нескольких десятков миллионов франков, которые и были употреблены на продолжение войны.

Глава XIV. От Палермо до Неаполя