На высотах твоих

Грохот, пыль, звук моторов, запах пороха и масла, вопли раненых… но они шли вперед, медленно поначалу, но потом все быстрее и быстрее… восхищение в глазах солдат — восхищение им, их генералом гордо стоявшим живой мишенью, по которой враг не мог промахнуться…

Это был момент его наивысшей славы. Они вырвали победу в, казалось бы, безнадежном сражении. Его поступок был равносилен самоубийству, но он остался жив…

Его прозвали Псих-генералом и Дурак-воякой, а потом в Букингемском дворце тщедушный заикающийся человечек неуклюже пришпилил ему на грудь медаль…

Теперь же прошли годы, а с ними потускнела и людская память.

Немногие вспоминали сейчас тот момент его славы, еще меньше находилось тех, кто мог оценить его по достоинству. Никто более не называл его «Дурак-воякой». А если кто и вспоминал это прозвище, то вторую часть теперь обязательно опускал.

Время от времени, пусть даже мимолетно, он жаждал вновь ощутить неповторимый восхитительный вкус славы.

С оттенком нерешительности Адриан Несбитсон произнес:

— Вы, похоже, очень уверены насчет союзного акта, премьер-министр. Думаете, получится?

— Обязательно. Другого выхода у нас нет. — Хауден старался, чтобы выражение его лица и интонации в голосе оставались совершенно серьезными.

— Оппозиции акту не избежать, — старик задумался, наморщив лоб.

— Это уж точно. Но в конечном итоге, когда всем станет ясна необходимость и неотложность такого шага, это уже не будет иметь никакого значения, — в голосе Хаудена опять зазвучали вкрадчивые нотки. — Я знаю, что первым вашим порывом, Адриан, было выступить против этого плана, и мы все испытываем к вам за это уважение. Но мне также думается, что если вы считаете необходимым оставаться в оппозиции, то нам придется расстаться — в политическом смысле.

— Не вижу в этом никакой надобности, — высокомерно ответил Несбитсон.

— Я тоже, — согласился Хауден. — Особенно с учетом того, что на посту генерал-губернатора вы сможете куда больше сделать для страны, чем в политических джунглях.

— Ну, — протянул Несбитсон, с пристальным вниманием разглядывая свои руки, — если смотреть с такой точки зрения…

«Как все просто, — подумал Хауден. — Имей только власть раздавать посулы, одаривать должностями — и получишь почти все, что лежит в пределах досягаемости». Вслух же он сказал:

— Так что, если вы согласны, я бы хотел как можно скорее уведомить королеву. Уверен, что такая новость ее величество порадует.

Адриан Несбитсон склонил голову в преисполненном достоинства поклоне:

— Как пожелаете, премьер-министр.

Они поднялись на ноги и обменялись торжественным рукопожатием.

— Рад, очень рад, — заявил Джеймс Хауден. И добавил уже неофициальным тоном: — О вашем назначении генерал-губернатором будет объявлено в июне. А до тех пор по крайней мере вы останетесь в составе кабинета, ваше участие в предвыборной кампании вместе с нами будет иметь огромное значение.

Премьер-министр подводил итоги их беседы, не оставляя места для каких-либо неясностей по поводу того, о чем они договорились. Так что у Адриана Несбитсона не будет ни шансов бежать из правительства, ни возможности критиковать союзный акт. Нет, Несбитсон будет бороться на выборах заодно со всей партией — поддерживая ее, одобряя ее действия, разделяя за них всю ответственность…

Джеймс Хауден помолчал, ожидая возражений. Таковых не последовало.

Уже минуту-другую гул двигателей звучал по-другому. Лайнер начал плавное снижение, и снежный покров далеко под ними сменился бурыми и зелеными лоскутами земли. Телефонный аппарат мелодично звякнул, и премьер-министр поднял трубку.

Командир корабля Гэлбрейт объявил:

— Через десять минут совершим посадку в Вашингтоне, сэр. Меня просили передать вам, что президент находится на пути в аэропорт.

Глава 4

После взлета лайнера с премьер-министром на борту Брайан Ричардсон предложил Милли подвезти ее на своем «ягуаре». На протяжении почти всего пути из аэропорта Аплэндс в Оттаву он хранил молчание, на лице застыло мрачное выражение, все тело было напряжено от злости. «Ягуар», с которым он обычно обращался с нежной любовью, сейчас Брайан вел так, словно автомобиль был повинен в импровизированной пресс-конференции на взлетной полосе. Ему, может быть, даже более, чем другим, уже в эти минуты была видна неискренность и слабость заявления Джеймса Хаудена по поводу иммиграции и Анри Дюваля — каким оно появится в печати. «Хуже того, — раздраженно думал Ричардсон, — правительство в лице премьер-министра заняло позицию, с которой ему будет крайне трудно отступать».

Милли раз-другой бросала искоса взгляды на своего спутника, но, понимая, что сейчас творится у него на душе, заговаривать не стала. Но уже почти у городской черты после одного особенно варварского поворота она дотронулась до рукава Ричардсона. Слова были не нужны.

Он сбросил скорость, обернулся к ней и неожиданно улыбнулся.

— Простите, Милли. Срываю злость.

— Да, я понимаю. — Вопросы репортеров в аэропорту также подействовали ей на нервы, особенно потому, что ей было известно, в какие невидимые тиски попал Джеймс Хауден.