На взмахе крыла

Утро рассветною пылью туманится
В розовом облаке перистых чаяний,
День начинают святые и пьяницы
Для ожиданий, намеков, раскаяний.

…Как на беду ничего не случается.

Жить очень хочется. Жизнь продолжается.

«Современные записки», 1939, № 69

Прощание

Если, словно в пустом ожидании,
Беспредельное небо (знаешь заранее),
Сиротливей и каменей зданья,
Это значит — прощание…

«Новоселье», 1946, № 24–25.

Вокзал

Вознесенный фасадом особенно гол,
Четко шаркают ноги о каменный пол,
Суета, но не та,
Не такая, как те,
Не такая, как следует быть суете.

На часы и минуты разграфленная мука,

Можешь дни тасовать, как картежную скуку,
Можешь сердце по сходной продать
И вослед платочком махать…

Только там, в затаенном вагоне,

Бьется тот же ответ монотонный,
Без стенаний, без слез, без досады,
Механически — мертвой цикадой,
И болтается — куклой во сне —
Чей-то вымокший плащ на стене.

«Новоселье», 1946, № 24–25.

«Все ровнее, быстрей и нежней…»

Все ровнее, быстрей и нежней,
Все прилежней колеса стучали.
В голубом замираньи полей
Запах дыма и скрежет стали.

В серебро уходящая мгла,

Лошадей и людей вереницы.
Брызги влаги на взмахе крыла,
Хриплый окрик разбуженной птицы.

Эта белая даль — не снежна,

Эти тени дорог — не бескрайны,
Оттого эта тайна нежна,
Что осталась, как тени, случайной.

Только музыка все слышней,

Только небо светлее и ближе
В голубом замираньи полей,
На разъезде путей, под Парижем.

«Новоселье», 1946, № 24–25.

ПРОЗА. ВОСПОМИНАНИЯ

ПОЛУЗАБЫТОЕ(мемуары)

Парижское объединение писателей устраивает ряд литературных вечеров, посвященных памяти ушедших поэтов. Вот и мне хочется на этих столбцах вспомнить о нескольких замечательных фигурах литераторов, восстановить некоторые черты нашего смутного времени.

«Взвихренная Русь», «Ветер, ветер на всем Божьем свете»… В эти роковые годы, когда, как любили тогда писать, «в пламени войны и революции плавилась старая Россия», рушились вековые устои, гибли общепринятые понятия, в годы крови, лишений и ужаса поэзия приобретала особый смысл и особую сторону. Повседневная жизнь превращалась постепенно в беспрерывную цепь лишений и страданий, нервы были напряжены до крайности, и фантастический, нереальный мир поэтического воображения, всегда рвавшийся из «нищих уз земных» к вечности, для многих приобретал неповторимую значительность, сверхреальность… Да и в практическом мире все мыслилось в каких-то планетарных размерах, необыкновенное становилось повседневным, невозможное — осуществимым.

Много с тех пор писалось мемуаров и исторических исследований о событиях того времени, а вот особая неповторимая атмосфера постепенно забывается. Сохраняется лишь в некоторых в литературных «памятниках», как, например, в «Двенадцати» Блока, где возможны и естественны были сопоставления проститутки Катьки, что «шоколад Миньон жрала», с Иисусом «в белом венчике из роз».

В последние годы войны, в первые времена революции в Одессе, где я тогда жил, создавалась литературная «Южнорусская школа», из которой вышла впоследствии целая плеяда писателей времени расцвета советской литературы: Бабель, Багрицкий, Олеша, Катаев, Ильф и Петров, Кирсанов.

Одесса пережила бомбардировку с моря, беспрерывные уличные бои, голод, сыпняк, ужасы террора, восемь или десять смен власти — одессита больше ничто не удивляло. Помню время, когда город был поделен на три зоны: советскую, украинскую и добровольчески-союзную — и примерно раз в две недели одна зона «напирала» на другую в уличных боях.