На задворках чужого разума

А я боялась, что судьба ее в итоге повторит мою. Что, надеясь на принца, она упустит возможности и останется ни с чем. Мне, как я считала, еще повезло: я все-таки встретила мужчину, который согласился разделить со мной жизнь. Но и этого могло не быть.

Я пробовала таскать Марину на разные кружки и секции – гимнастика, танцы, рисование, пение. Но нигде она не проявила себя, и всегда, абсолютно всегда преподаватели советовали забрать ребенка и поискать для нее какое-то другое хобби.

А ей, кажется, и без хобби было хорошо. Что говорить, дочь у меня вышла какая-то вялая и аморфная, мне казалось, что интереса к жизни в ней не было даже в самые ранние годы, когда малыши обычно с восторгом исследуют окружающий мир. А Марине мир был не нужен, она была такая вещь в себе.

У нее никогда особо не было друзей. Когда пришла пора пойти в школу, там она нашла очень похожую на нее саму подружку. Та тоже была молчалива, неприхотлива и неинтересна внешне. Даже их совместное времяпровождение казалось мне странным: они почти не разговаривали, тихо причесывали кукол или читали какие-то детские книжки.

А я все думала, как же растормошить свою дочь и сделать ее чуть менее отстраненной от всего на свете.

Сережка

После каждой попойки я испытывал огромное раскаяние. Первое время я просто засыпал, а через несколько лет подобной жизни начал распускать руки. На самое дорогое, что у меня есть – на мою Наденьку. Я животное. Я недостоин быть ее отцом.

Сначала она просто прощала меня с недоумением щенка, которого пнул злой прохожий – доверчиво смотрела своими широко раскрытыми глазами, в которых застывал немой вопрос – за что? А когда, протрезвев, я приходил к ней и прижимал к себе, она, забыв про обиды, крепко обхватывала меня своими ручонками, и между нами устанавливался мир. Но он уже был очень шаток.

Однажды я швырнул в нее табуреткой. Я был сильно пьян, а она что-то от меня хотела. Я упивался своими страданиями и воспоминаниями о любимой женщине – и мне казалось, в состоянии делирия я даже видел в этот момент ее рядом, мог дотронуться.

Но рядом была только дочь, что-то упорно мне говорившая. Я посмотрел в ее глаза и почувствовал ярость. Она постепенно приближалась к подростковому возрасту и с каждым годом все сильнее становилась похожей на свою маму. В тот момент мне невыносимо было смотреть в ее глаза – словно я глядел в глаза покойницы, и меня затопила невероятная агрессия и гнев. Я любил Наденьку, но она же была самой большой моей болью, потому что не давала зажить той ране, которая образовалась после смерти жены. Она, конечно, и не знала о моих страданиях и о том, какие противоречивые чувства меня обуревают при виде нее. Она тормошила и тормошила меня, и я взревел:

– Уйди, достала! – и с этими словами швырнул в ни в чем не повинного ребенка подвернувшуюся под руку табуретку. Она заревела и куда-то убежала, а я продолжил наливаться горьким пойлом. Потом отрубился. Когда пришел в себя, мне потребовалось время, чтобы вспомнить, что вообще произошло. Я прошелся по квартире в поисках Наденьки, но ее там не было. В этот момент я сильно испугался, у меня началась паника. Мороз на улице, она еще маленькая, куда могла уйти? Что могло с ней стрястись на недружелюбной и холодной улице? Перед глазами стали возникать картины одна страшнее другой. Она потерялась и замерзла. Ее обидели чужие злые люди. Она попала под машину и уже мертва, как и ее мать.

Эти мысли кружились в тяжелой после перепоя голове. Губы мои начали трястись, я расплакался, прямо как не держащая себя в руках истеричка. Побежал в свою комнату и упал на колени перед портретом погибшей жены. Она безмолвно смотрела на меня, и мне казалось, что она меня укоряет. Я закричал:

– Прости меня, прости! Я не хотел так поступать, ты же знаешь, на самом деле я люблю ее, я бы никогда не сделал ей вреда. Никогда, – я захлебывался солеными слезами, меня захлестнуло отчаяние. Я взвыл от нестерпимой душевной боли и, повторяя имя дочери, стал колотить кулаком по стене. Не знаю, сколько так просидел, но стук в моих ушах стал раздваиваться. Через пару минут я понял, что кто-то интенсивно стучит мне в дверь.

Я моментально собрался, предчувствуя самое худшее. Схватил валяющееся на стуле не самое чистое полотенце, утер лицо. Открыл замок. На пороге стояла моя соседка, Олеся. Она с неодобрением и брезгливостью глянула на меня и спросила:

– Зайти можно? Надя у меня.

– Да, заходи, – я посторонился, пропуская знакомую и прикрывая за ней дверь. Мы прошли на кухню, где я сгреб с табуретки несколько пустых бутылок и буркнул, обращаясь к соседке:

– Садись.

– Смотрю, ты уже в состоянии говорить. Надя сейчас спит, она успокоилась. Я ее у подъезда заметила – в такой холод почти голая девчонка на улице была! Ну я и забрала ее к себе. Сереж, я все знаю и понимаю – и потому пока никому ничего не скажу, – я раскрыл было рот, но Олеся жестом показала не перебивать ее и продолжила: