На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Да Дмитрий-то Федорович – интересуется…

– Ну и как же?

Влахопулов жалостливо скособочил рот:

– Милый вы мой, так я же сгоряча телеграфировал ему, что лес-то уже продал. Дмитрий Федорович денег ждет.

– Пятьдесят тысяч?

– Да. А где мне их взять-то?

– Не покупают?

– Берут. Только вот… У-у, жиды проклятые! – выругался губернатор. – Тридцать тысяч дают, и только. А где мне еще двадцать достать?

Да, Влахопулов теперь сидел крепко. Запомнит, как торговать чужими дровишками! Понятно, что ему теперь не до беспорядков в губернии. Лесок бы продать, а там – тьфу!

Симон Гераклович опять потрогал зуб.

– А мне в сенат надо, – сказал он печально.

Мышецкий встал, поклонился и пошел к выходу, но Симон Гераклович даже не заметил его ухода. Чиколини пришел с недоброй вестью:

– Ваше сиятельство, задержанный поджигатель и впрямь спятил. Просит о свидании с вами. Говорит, что вы его хорошо знаете…

– Ну и скотина! – сказал Мышецкий, настораживаясь.

Он расспросил о приметах. Личность задержанного внушала большие опасения. Особенно – нехватка на руке двух пальцев.

– Будто лошадью откушены, – заметил Чиколини, а Сергей Яковлевич вспомнил: «…или потерянных в рубке».

Надо было срочно опередить прокурора. Самому!

– Вот что, Бруно Иванович, – сказал он. – Приготовьте на завтра арестованного к допросу. До меня его не тревожить.

– И не жалко вам времени, князь?

– Когда-то меня считали опытным юристом. Мне прочили быструю карьеру по судебному ведомству… Итак, до завтра!

Вечером, как и было условлено, Сергей Яковлевич подкатил к «Аквариуму». Бабакай Наврузович, очевидно, был предупрежден – поджидал князя внизу, сразу же повел его наверх:

– Сюда, ваш сиятельств, сюда… не оступитесь!

Он распахнул перед ним тяжелые ширмы, и полковник Сущев-Ракуса поднялся навстречу с дивана:

– Садитесь, князь. Я уже распорядился об ужине… Мышецкий сел, и в кабинет неслышно вошел Виктор Штромберг в ладно пошитом смокинге, с гвоздичкой в петлице:

– Честь имею, господа!

– Кто-нибудь видел, как вы проходили сюда? – спросил его Аристид Карпович.

– Кроме татарина – никто.

– Замечательно… Вы, князь, удивлены?

Сергей Яковлевич подтянул на коленях брюки, закинул ногу на ногу, постучал папиросой по крышке портсигара.

– Аристид Карпович, – ответил он, – я ведь тоже умею предугадывать события. Встреча с господином Штромбергом для меня не явилась неожиданной…

Он принюхался к запахам пищи и отложил папиросу:

– Давайте ужинать, господа. Я чертовски голоден…

Так они и сделали для начала – стали ужинать.

Разговор долгое время кружил около мелочей, но Штромберг в нем не участвовал. Жандарм ел с отменным аппетитом. Мышецкий тоже – с не меньшим. Штромберг поддерживал свой дух исключительно трезвой водой, хотя вина на столе было достаточно.

Сергей Яковлевич сам воткнул палку в муравейник.

– Ну-с, господин Штромберг, – начал он, – слышал я, что для вящей убедительности социалистических идей вы используете в своих речах нецензурные выражения? Объясните, пожалуйста: вас так лучше понимают, наверное?

– Что ж, иногда этот соус обостряет грубую пишу, – признался Штромберг. – К тому же, как бывший офицер флота его величества, я не могу отказать себе в удовольствии посыпать сказанное солью.

– Бывший офицер… Вот как? – призадумался Мышецкий.

– Да. Однако же с вами, князь, мы найдем другой язык, недоступный пониманию там… на улицах.

Сущев-Ракуса поднял короткий тупой палец.

– Вот! – сказал он.

Штромберг, видимо, начинал волноваться. Где-то сейчас решалась его судьба, и, отставив воду, он налил себе тягучей марсалы.

– Согласитесь, князь, – говорил он, – что Россия не походит на другие страны?

– Да, – согласился Мышецкий, – ее колорит особый. Порою тускло-серый, но иногда и раздражающе резкий.

– Мы просты, как горох, – сказал Сущев-Ракуса.

– Вот именно, – горячо подхватил Штромберг. – Задумываясь над колоритом России, я всегда невольно представляю себе низший организм животного мира. Моллюск или некое ракообразное… Удивительная приспособляемость! И поразительная примитивность воссоздания утраченного. Я разрезаю амебу пополам, но она продолжает жить…

В этот момент Штромберг показался Мышецкому смешным: зачем он пытается блеснуть? Дело, господа, дело! Понял это и Сущев-Ракуса.

– Короче! – строго приказал он. – Нам сейчас не до философии. Плюньте на амебу и начинайте прямо с яйца.

Штромберг заметно покраснел от этого окрика, но быстро овладел собою.

– Короче, – сказал он, растворив прохладную устрицу, – примитивность русского народа требует и примитивных методов руководства им! Нас можно жарить, мариновать, солить, крутить в проволоку – мы только обновляем при этом клеточки…

Устрица никак не давалась Штромбергу, и Сущев-Ракуса раздраженно прикрикнул:

– Да вытяните ее ложкой, и дело с концом! Короче.

– Сложные органы еще не пристали к нам, – продолжал Штромберг, – но старые уже отсечены. Мы приспосабливаемся!..

Мышецкий перебил его болтовню – властно и резко:

– Скажите, вы зачем устроили забастовку?

– Я…

Рука вице-губернатора невольно вскинулась для оплеухи. Сущев-Ракуса перехватил его руку – локоть Мышецкого погрузился в салаты.