На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Сергей Яковлевич, будучи человеком неглупым, понимал также и то, что Борисяк (и подобные ему) никогда не дадут ему даже подержаться за кончик той ниточки, уводящей к спасению, как нить Ариадны, ибо он, его сиятельство, всегда останется для этих людей чужим…

«Но почему? – думал князь расстроенно. – Да, я только исполнитель предначертаний власти царя, но взрыв Революции, все оживляющей и все воскресающей, я бы, пожалуй, приветствовал тоже». И снова и снова его мысли возвращались к переселенцам…

В разговорах с Кобзевым Сергей Яковлевич не боялся высказывать свое искреннее мнение.

– То, что мы наблюдаем, Иван Степанович, – говорил князь, – это крамола, по сути дела. Крамола по отношению к народу, одобренная самим правительством. И порождающая другую крамолу, вполне законную, как ответ на это издевательство. Тридцать процентов детской смертности… Тридцать! Ведь это же сознательное умерщвление народа, умного и терпеливого!

Кобзев уже занимался подбором людей для расселения в Уренской губернии – на необъятных пустошах степей. Конечно, он в первую очередь мог обращаться лишь к тем «самоходам», которые уже отчаялись добраться до обетованной земли.

У которых уже не бренчало в загашнике ни единой копейки.

Которые осели на Свищевом поле – тупо и безрадостно.

Которые попросту устали передвигать ноги.

Метод воздействия на них был прост: вот земля у вас под носом, приглядитесь – сочная, нетронутая, за Томском путь еще тяжелее, вам будет не дотянуть. Решайте: или – здесь, или… Смотрите сами!

И семейства – победнее да посмелее – начали оставаться.

Узнав об этом, Мышецкий сразу же распорядился:

– Напишите официальное прошение от моего имени к командующему Уренским военным округом. Пусть генерал-лейтенант Панафидин выделит мне, сколько сможет, солдатских палаток. Я найду способ отблагодарить его… А сейчас срочно в три ноги, чтобы Борисяк был здесь!

Борисяк, запыхавшийся, явился:

– Вот что, Савва Кириллович! Получив солдатские палатки, сразу же подвергните их дезинфекции. За Кривой балкой заранее расчистите место, устройте ретирадные ямы. Баки для кипячения воды… Начинайте строгий медицинский отбор группы переселенцев, остающихся в моей губернии!

– Простите, – вмешался Борисяк. – Но поместить больных в холерный барак – значит сразу похоронить. А среди детей, как правило, корь, дифтерит, скарлатина… Куда же я их дену?

– И то верно, – призадумался Сергей Яковлевич. – Я тоже не совсем доверяю Ениколопову… Тогда придется вам соорудить отдельный барак. На той же Кривой балке! Я могу положиться на вас, Савва Кириллович?

– Это я сделаю, – бестрепетно ответил инспектор. – А что будет дальше – не ручаюсь.

– Дальнейшее я беру на себя…

Он позвал Огурцова, и тот предстал пред княжеские очи, уже сильно попачканный мелом. Трудненько ему было стоять, сердешному.

– Так и быть, – разрешил ему Мышецкий, – можете облокотиться на стол… Слушайте! Надобно, чтобы губернская типография срочно отпечатала бланки. Имя, отчество, фамилия. Возраст и что-нибудь еще… там придумаете. А в конце – подпись Чиколини. Для начала пусть отпечатают хотя бы две сотни…

Борисяк с Кобзевым ретиво взялись за дело. Панафидин оказался порядочным человеком: помимо палаток, выделил в помощь трех военных фельдшеров. Скоро за Кривой балкой уютно заполоскались белые полотнища, взвился над новеньким бараком красный крест. Здоровье уренских поселенцев было проверено неторопливо, без суматохи, без угроз и паники.

Борисяк пришел однажды сам, радостный.

– Итак, князь, – сообщил он, – в карантине всего сто тридцать четыре человека.

– Выдержите их еще с недельку, да потом снимайте.

– Еще будут! Черпать не перечерпать…

– Знаю. Идите в типографию, возьмите заготовленные там бланки. Пусть их подпишет полицмейстер.

– Зачем?

– Можете выпускать людей из этого позорного зверинца. Выдавайте им по выходе в город бланк, заверенный Чиколини… Хватит им быть на положении прокаженных!

Весть о добротном житьишке уренских поселенцев дошла и до Свищева поля – желающих разделить судьбу смельчаков заметно прибавилось и Сергей Яковлевич велел в типографию отпечатать еще триста бланков.

Но зато оставшиеся на Свищевом поле совсем остервенели, требуя срочной отправки дальше, и пришлось вызывать для их успокоения местных казаков.

Плетьми и бранью людей заставили смириться перед необходимостью выжидания. Пароходство ссылалось на паводок и не торопилось с баржами.

– Плоты, плоты! – подстегивал Мышецкий свою канцелярию. – Только плоты спасут нас. Еще неделя, две – и надо выкачать Свищево поле без остатка. Иначе – мор!..

Чиколини согнал из ночлежек местную голытьбу, обещая на обед водку, и началась каторжная работа. Плоты собирались в ледяной воде – громадные, наспех сбитые скобами. Сергей Яковлевич только единожды посетил место работ и велел полицмейстеру не жалеть сивухи для голодранцев.

Он почти с ужасом смотрел, как бултыхались в стылой воде посиневшие подонки, с матюгами и песнями подгонявшие одно бревно к другому.

– Вот она, Россия-то-матушка! – похвалился Чиколини, расхаживая по берегу. – Такой и сам черт не страшен.