На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Мышецкий оторопел: вот об этом-то он как раз и забыл, а ведь расчеты за хлеб с Мелхисидеком еще не закончены.

— Благодарю вас, Аристид Карпович, но я думаю, что все обойдется…

И вот он снова у этой женщины: Монахтина мила, очаровательна, нарядна, но сосредоточенна. В комнатах ее стоит приторный запах духов, окна затянуты от мух бриз-бризами.

— Князь, — спросила она, выбрав удачный момент, — что вы так ополчились против салганов?

Мышецкий не ответил ей ни да, ни нет, но в голове этой женщины уже началась бойкая работа. Глаза ее обострились.

— Кстати, — напомнил Сергей Яковлевич, — я слышал, что вы тоже продаете свой лес? Кажется, в Запереченском уезде?

Конкордия Ивановна удивилась:

— Кто это вам сказал? Ничего подобного.

— Вот как?

— Я его куплю, — ответила Монахтина и стала разливать чай…

Прощаясь, он нагнулся к ее руке, а Конкордия Ивановна поцеловала его в лоб.

— Меня окружают сплетни, — сказала женщина с грустью. — И потому я прошу вас, князь: доверяйтесь в отношении меня исключительно своим наблюдениям. Поверьте, что с вами я абсолютно искренна!

— Я верю, — и Мышецкий успокоился.

Влахопулов последние дни ничем не проявлял себя: раскис и будто замер в ожидании. Пропадал на телеграфе, пить стал больше обычного, нос его совсем превратился в сливу. Не раз спрашивал, как повесили «масона».

Однажды он честно признался:

— Чувствую, Сергей Яковлевич, что я вам уже мешать стал. Потерпите… Вот уберут меня отсюда, тогда можете хоть всю губернию перенести на другое место! Только дайте мне уйти из Уренска спокойно…

В один из этих дней Мышецкий поехал по делам в пароходство, а когда вышел из конторы, кучера не было на козлах: видно, убежал квасы пробовать. Сергей Яковлевич решил подождать его, уселся в коляску.

Прошел мимо мужик в сапогах, нещадно избивая простоволосую красивую молодку; следом бежал народ, смеялся.

— Ты чего бьешь ее? — вступился Мышецкий.

— Да вот, господин ласковый, гоню домой свою суку. Три дня скотина не кормлена, а она, подлая, на пристанях с бурлаками ночует, пиво пьет с ними… Насилу сыскал!

— Ну-ну, — сказал Мышецкий. — Только бить на улице нехорошо, брат!

Потом остановились две хорошенькие гимназисточки, одна из них сказала другой по секрету.

— Так ты смотри, Олька, не проговорись: эту ночь я у тебя ночевала… Если спросят — не ошибись!

И вдруг тяжело качнулась коляска, густо пахнуло на Мышецкого сивухой. Рядом с князем нагло уселся какой-то страшный бродяга-обираловец.

— Не узнаете, князь? — спросил он сипло. — Так не откажите на построение храма…

Мышецкий вспомнил: один раз — с венком тины на голове, когда сбивали плоты, другой раз — в ночном окне, на балу в Дворянском собрании. «Доколе же?»

— Что вы меня шантажируете? — закричал он испуганно.

Он ударил его каблуком в бок, и бродяга вывалился из коляски. Подскочил откуда-то городовой и сильно встряхнул бродягу могучей дланью:

— Куды деть прикажете, ваше сиятельство?

Мышецкий, не ответив и не дождавшись кучера, нахлестнул лошадей, и они понесли. Часто билось сердце. «Боже, — думал он, — если это тот человек, то как он быстро опустился! И зачем он здесь?..»

Домчал до номеров Супляковой, взбежал по лестнице. Додо его не ждала.

— Додо, — сказал он, запыхавшись, — тебе не встречался в городе граф Подгоричани?

— Анатолий Николаевич? — удивилась сестра. — Господи, спаси меня и помилуй. А разве…

— Да нет. Я просто подумал!

Вечером его навестил Борисяк, и Мышецкий спросил его:

— Человек, имени которого я не знаю, взял ли у вас те деньги, которых я вам никогда не давал?

— Взял, — ответил инспектор. — Но я не давал ему никаких денег…

— Их и не было, этих денег! Будьте готовы.

3

Пауль фон Гувениус (или Павел Иванович), конечно же, не читал творений Козьмы Пруткова, где сказано: «И терпентин на что-нибудь полезен!» Но зато, после памятного знакомства с господином Паскалем, он твердо усвоил, что саранча создана именно для него.

Как живой пример, стоял у Павлуши перед глазами, осиянный нимбом члена Государственного совета, генерал Цеймерн — если бы не саранча, не быть ему генералом! А вот ведь повезло человеку…

И снились фон Гувениусу несметные полчища шуршащих тварей, которых он сокрушит железною пятою, чтобы осесть под старость в малиновом кресле.

Впрочем, Павел Иванович был честен в своих поползновениях сделать карьеру за счет русской саранчи. Ему хотелось только поскорее прийти, увидеть и победить ее. Последующие блага зависели уже от признательной России, которая несомненно оценит его заслуги.

Вот с такими-то мыслями, запасшись свежевыпущенным циркуляром, Павел Иванович и выехал однажды из города на просторы Уренской губернии. Сопровождал его в казенном путешествии, оплаченном по закону, только некий чин — лицо хмурое и многоопытное. Он же был первым человеком на русской почве, который продемонстрировал перед Павлушей всю силу уважения к циркуляру.

Случилось это так. Остановились для обеда в большом селе. Зашли в трактир, и чин прочел хозяину циркуляр: дошло до моего сведения и так далее… Короче — не следует угощать начальство бесплатно.

— Учини расписку, — велел чин по прочтении.