На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

— Князь, князь! Что вы, князь?

Недоеденная устрица Штромберга очутилась на полу и противно пискнула под каблуком.

— Мерзость! — выкрикнул Мышецкий. — Зачем вы меня сюда позвали? — Он повернулся к жандарму: — Полковник, почему я должен сидеть за одним столом с провокатором?

Штромберг сдернул с себя салфетку, швырнул ее на пол.

— Я все-таки офицер флота, — сказал он. — Лейтенант…

Он направился к выходу, но вслед ему полетела тарелка.

— Вот только посмей, — прошипел Сущев-Ракуса. — Я не посмотрю, что ты в Сингапуре бывал… Мы не такие занозы из пятки вытаскивали! Вернись и сядь… ты, Витька!

Штромберг остановился.

— Мы не приспосабливаемся, — сказал ему Мышецкий. — Нет, мы активно и честно участвуем в событиях!

Аристид Карпович вдруг стал целовать Мышецкого в плечико:

— Князь, душа вы моя… Сергей Яковлевич! Да господь с вами, голубчик! Он же сдуру… Интеллигент ведь! Хлебом не корми — поговорить дай. Вот и ляпнул так, что трава не растет. Ваша правда, князь: какие мы к бесу амебы? Надо будет, так хоть какого порося сожрем!..

Мышецкий высвободился из объятий жандарма, взял громадный бокал и наполнил его до краев. Выглотал до дна — весь. Его передернуло:

— Бррр… Что это было, Аристид Карпович?

— Да вы же коньяк хватили, голуба моя.

— Ну и черт с ним. — Мышецкий хлопнул по дивану. — Лейтенант Штромберг, садитесь! Ваше понимание русского народа меня никоим образом не устраивает. Но… садитесь.

Штромберг — мрачный — сел. Отпихнул ногой под стол раздавленную устрицу. Бразды управления разговором взял в свои руки уренский жандарм.

— Потом обнюхаемся и притремся, — грубовато сказал он. — Дело не ждет… Дадим народцу погулять, а забастовку станем гасить на следующий вторник! Тебе (он повернулся к притихшему Штромбергу) пропадать не дадим. Авторитет нужен… Сказал, что три копейки лишние будут — и будут три копейки рабочему классу. Кровь из носу у Монтекки и Капулетти выпущу, а на своем поставим…

Аристид Карпович долго водил над столом вилкою, не зная, на чем остановить выбор. Отбросил вилку и рукою взял себе огурчик (любил он огурчики).

— Если мы, — продолжал полковник, затаенно рыгнув в сторонку, — если мы не отвлечем рабочих от вопросов политики — грош цена нам, господа! Пусть рабочий уткнется в свою кастрюлю да заводит граммофон, а дальше — ни гуту!

Сергей Яковлевич ощутил себя пьяноватым: коньяк ударил откуда-то снизу, растекся по всему телу.

— А куда же? — спросил он. — Куда вы их отвлечете?

— Только в область чисто экономических задач. А такие задачи действительно существуют… Вот этот лейтенант говорил тут о примитивности, да не с того конца начал. А вы, князь, сразу же и в драку! Тоже нехорошо…

Мышецкий кивнул.

— Извините, — сказал он Штромбергу. — Без працы не бенды кололацы.

— Ничего, — простил тот князя. — Я бил и меня били. Без этого в политике, как и на флоте, никак нельзя…

— Далее! — продолжал жандарм. — Три копейки — это уже доброе начало. Пусть рабочие осознают свою силу как экономической организации и все ничтожество работодателей. Местных саввушек да тит титычей я щадить не намерен. Что они мне — кумовья, сватья? Плевать мне на них с высокой башни, пусть их трясут как грушу… Так им и надобно!

— Но это еще не все, — деловито заметил Штромберг. — Воспитание рабочих в духе патриотизма тоже входит в нашу задачу. Православие и народность — вот та закваска, на которой следует замешивать добрую квашню нашей пропаганды!

— С чего же начнете, господа? — спросил Мышецкий.

— Как ни странно, князь, с выдвижения требования о закрытии публичных домов.

— Не всех, конечно! — добавил Аристид Карпович.

— И части кабаков, — продолжал Штромберг.

Сергей Яковлевич недоверчиво хмыкнул:

— Занятно! Хотя… Да, в этом что-то прощупывается!

Сущев-Ракуса, просияв, подлил ему вина:

— Пейте, князь. Это еще не все… Штромберг, расскажите о читальнях для рабочих.

Штромберг охотно рассказал:

— Рабочих надо сомкнуть вокруг общества трезвости. Создать в городе чайные, проводить лекции в нужном нам духе. Маркса мы подменим Струве, и от «Капитала» один переплет останется… Мы откроем глаза народу, что если враг и существует, то это — стяжатели-капиталисты, пьющие кровь из груди рабочего!

Палец жандарма снова гордо реял над закусками.

— Но, — сказал Сущев-Ракуса, — ни в коем случае не правительство. Князь, обратите на это особое внимание. Как облеченный доверием власти, вы…

— Я понимаю, — кивнул Мышецкий согласно.

— Спокойствие Уренской губернии будет обеспечено изнутри, — внушительно заключил полковник. — И ваше губернаторство воссияет! Воссияет, — повторил жандарм упоенно.

Сергей Яковлевич размашисто отодвинул от себя тарелки, лег локтями на стол.

— Вы, кажется, опьянели, князь?

— Нет, полковник.

— Ну, так скажите — что вы думаете?

— В основе я согласен. Кое-что мне просто нравится в этом. Читальни, чайные, закрытие кабаков… Хорошо! Я всегда был врагом спаивания народа. Я писал об удешевлении чая…

Штромберг невольно подался вперед, ища одобрения:

— Я знал, мы знали, мы не сомневались, что вы поддержите нас, князь!