На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Судьба еврейской деревни была странной! Николай I решил на опыте убедиться — можно ли прикрепить евреев к земле? Но, заранее сомневаясь в успехах еврейского хлебопашества, он посадил рядом с ними по нескольку семей «образцовых немцев» (именно так они и названы в документах).

С тех пор сменилось несколько поколений, евреи вгрызлись в пустоши, обстроились домишками и синагогами, расплодились до невероятных пределов, а «образцовые немцы»… спились.

Факт, подтвержденный официальными сведениями!

Мышецкий встретился в деревне с еврейским старостой — «шульцем» Обреновичем, запыленным стариком в русских сапогах, но с длинными, внушавшими уважение пейсами. Толпа замурзанных ребятишек сопровождала вице-губернатора до дома старосты.

В начале разговора Мышецкий спросил «шульца»:

— Что вы можете сказать о землях, раскинутых далее к югу?

— Очень хорошие земли, — ответил старик. — Плохо только с водою: из колодцев часто выступает то соль, то нефть. Мы овцеводством не занимаемся, но немецкие колонисты, южнее нас, уже завезли холодильники и аппараты для чесания шерсти.

— Значит, — призадумался Мышецкий, — земли хорошие, но с водою неладно…

— Неподалеку, ваше сиятельство, — осторожно намекнул староста, — лежит пресное озеро Байкуль, вот сладкая земля!

Мышецкий спросил неуверенно:

— Вы уже отсеялись?

— Нет, — ответил «пгульц». — Мы живем здесь давно, но еще не доверяем своему опыту. Мы присматриваемся к русским хлеборобам — когда начинают сеять они.

— Выходит, они еще не начали?

— Они судят по черемухе и по мухам. Мы остерегаемся, — честно признался Обренович.

— Так… Ну а что с теми «образцовыми немцами»?

— Я очень извиняюсь перед вашим сиятельством…

— Ничего, говорите мне все, — разрешил Мышецкий.

— Я так думаю, — сказал Обренович, — что немцы способны к освоению земли, когда устроят под собой кусочек своей Германии… И обязательно — при дороге! На бездорожье немец бессилен. Машины и батрацкий труд — вот на этом они и богатеют!

— Вы, — строго наказал Сергей Яковлевич, — ни в коем случае не давайте людей из своей деревни колонистам.

— Мы, евреи, не дадим. Но, смотрите, чтобы немцы не соблазнили бедняков из русских деревень…

«Шульц» Обренович провожал высокого гостя до околицы.

— Как вы назвали то пресное озеро? — спросил Мышецкий.

— Байкуль, ваше сиятельство…

На выходе из деревни Сергея Яковлевича окружили старики. Дети их, внуки, племянники учились и служили в городе, и стариков волновало положение в губернии: попросту говоря, они боялись еврейских погромов, которые нет-нет да и вспыхивали в южных городах империи.

— Пока я в Уренске, — успокоил их Сергей Яковлевич, — никаких антииудейских выступлений я не позволю…

И жужжащая дрезина снова покатила дальше — на юг, где в уютных ложбинах белели хутора колонистов. Совсем внезапно, словно по волшебству, круто начинаясь, вдруг побежало рядом с насыпью хорошее шоссе под сверкающим асфальтом. Где-то вдалеке пропылил многосильный немецкий «Пишт»; в безутешный горизонт пустошей врезались мачты телефонной связи между колонистскими хуторами.

— Остановите, — сказал машинисту Мышецкий.

Он развернул хлопающую на ветру карту губернии. Вот не ожидал: участки под переселенцев, отмеченные рукою Кобзева, уже были захвачены немцами. И такая злость подкатила под самое сердце!

Только не знал он — кого винить? Султана или сенат? Или эту ужасную российскую халатность и никудышество?

Выпрыгивая из дрезины под насыпь, Сергей Яковлевич вдруг подумал: «Наверное, султан Самсырбай потому и прячется в степях, что рыльце-то у него сильно в пушку».

— Сейчас вернусь, — махнул он машинисту издалека.

Хутор встретил его молчанием. Громадные заборы, возведенные на каменной кладке, окружали немецкую латифундию. Но что особенно поразило Мышецкого, так это обилие техники: весь двор был заставлен машинами. Новенькими, сверкающими, готовыми ринуться на русскую степь и в несколько лет безжалостно высосать из нее все живые соки.

— Нам бы это, — подумал он вслух. — А то сколько веков уже — только руки да штаны, свисающие с дряблого зада…

Над калиткой красовалась медная дощечка: «Участок № 14. Герр Хорзингер» (конечно, по-немецки). Сергей Яковлевич долго звонил, и на этот звонок заливались где-то овчарки. Угрюмая девица провела его в дом. Через приоткрытую дверь вице-губернатор видел развешанные по стенам портреты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке.

— Вынесите, фрейлин, попить, — вежливо попросил Мышецкий. — Я давно уже блуждаю по степи и рад добраться до жилья…

Дверь в комнаты захлопнулась перед самым его носом. Он постоял, оглядывая домовитую обстановку, пока к нему не вышел сам владелец хутора Хорзингер — рослый пожилой немец, чем-то похожий обличьем на предводителя буров Крюгера.

— Зачем вы приехали? — хмуро спросил он.

— Я вице-губернатор…

— Я это знаю. Но что вам нужно?

— Я вице-губернатор, — повторил Мышецкий (на русских это всегда действовало безотказно).