На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Кажется, с этим покончено: мотив революции остается в силе!

7

А знамя революции, выпавшее из рук питерских, подхватила Москва: началась стачка, которая вскоре перешла в вооруженное восстание. Боевые дружины прощупывали Москву, грозя Дубасову дульцами револьверов от баррикад рабочей Пресни.

Решение Московского Совета: в дни восстания должен работать только один водопровод. Больше никто! И только одни газеты имели право выпуска — газеты, поддерживающие восстание. Все остальные закрыть. И не спорить, господа!

Но стачка почт и телеграфов была уже отчасти раздавлена правительством, и правительство имело связь: адмирал Дубасов висел на проводе, разговаривая лично с царем. Вокзалы были заняты войсками, и оттуда, со стороны Петербурга, грозили восстанию штыки гвардии, верной самодержавию…

Уренск маленькой точкой затерялся на карте громадной России.

А вот Москва — это сердце, всем чувствительно, всем, всем!..

Мышецкий поглядел на себя в зеркало. Вдоль переносицы шла страшная ссадина, а левый глаз заплыл неприятной синевой. Самое обидное, что на распухшую от удара переносицу никак было нельзя водрузить привычное пенсне.

— При чем здесь Москва? — сказал князь. — Давайте будем конкретны. До Москвы нам далеко, а Уренск — вот он, за окошком…

Разговор оборвался. Приема у губернатора стал добиваться человек в черной театральной маске, с чемоданчиком в руках.

— Подождите здесь, — сказал Огурцов. — Сейчас выйдет…

И позвонил полицмейстеру. Чиколини, прибыв, на всякий случай скрутил незнакомца в маске; помогал крутить Огурцов.

— Знаем мы вас! — сказал Чиколини. — А ну, открой… Вместо ожидаемой бомбы в чемоданчике нашли перчатки и набор грима; красовалась, завернутая в тряпку, роскошная борода.

— Никак, сударь, вы фокусник? — оробел Чиколини.

— Хуже! — ответил тот, не снимая маски. — Я обязан перед отечеством сохранять свое инкогнито…

Сергей Яковлевич, ради интереса, его принял.

— Беру я недорого, — начал таинственный незнакомец. — Всего по червонцу с головы. Работаю в ночное время. Могу и на рассвете. Имею достойные рекомендации. Сейчас, как дилетант-любитель, гастролирую по России… Не угодно ли, ваше сиятельство?

Все это было сказано таким тоном, что казалось, вслед за предисловием гастролер достанет со дна чемодана красочные афиши о своих триумфальных выступлениях и начнет просить о бенефисе.

— Ваше амплуа? — вежливо спросил князь.

— Палач!

Мышецкого повело со стула… удержался: князь был крепок.

— Как? — спросил, чтобы не ошибиться.

— Повторяю: я — палач… А-а-а, — засмеялся он, — вас удивляет маска и набор грима? Но сейчас наша профессия в России — самая опасная, ваше сиятельство. Нас убивают, где только могут и чем только могут. Одного моего знакомого — хороший был человек, на арфе играл — убили… пинцетом! А то вот еще помню: вешаю однажды… Это в Варшаве было, пять рублей — все деньги. Вешаю, значит, его. А он вдруг и говорит: «Да мы же на прошлой неделе с тобой дюжину пива распили!» С тех пор, ваше сиятельство, предпочитаю маску. Оно и благородней, как в романах, и начальство понимает всю важность!

Сергей Яковлевич щелкнул крышкой часов:

— Вы, уважаемый дилетант, прибыли поездом…

— Десять сорок, ваше сиятельство!

— …а из Уренска поезд отходит через полтора часа, — сказал Мышецкий. — Неужели вы меня не поняли?

— Понял. Вы еще, князь, из своего кармана казне приплатите, только бы я приехал. Просить будете… палачи нарасхват идут!

— Вон!

— Пожалуйста. Уйдем… Нас в Киеве ждут. Давно просют…

«Нехороший признак, — думал потом Сергей Яковлевич. — Палачи обладают чутьем… Неужели дни свободы подходят к концу?..»

Услышав весть о погроме, прикатил на дрезине, продуваемой ветром степи, почтенный Семен Романович Аннинский; за окном еще догорал Народный дом, номер «Губернских ведомостей» сегодня не вышел. И вряд ли когда выйдет! Встретив Аннинского, губернатор приставил пенсне к глазу, как лорнет, силился улыбнуться.

— Вот и веселое есть у нас, — сказал Мышецкий. — Активуи, выражаясь их же языком, «ухайдакали» в типографии калеку с костылями. А он, оказывается, был старый агент, — Дремлюга по нему плачет. Да и редактор пропал без вести, монархист ярый… Вот так!

— Что собираетесь предпринять, князь? — спросил его генерал.

— Семен Романович, одна просьба к вам: ради бога, побудьте эти дни в городе. Полковник Алябьев — человек взрывчатый, способен на крайние решения… А мы с вами все продумаем. Пока же я ищу своего статистика, чтобы подвести итог Николину празднику…

Огурцов привел расслабленного губернского статистика.

— Вы что же, сударь? Служить собираетесь?

— Грипп… обложило, — прохрипел тот. — Да и ваше сиятельство боюсь заразить. Старый я, многосемейный… болею!

— Хм… — сказал Мышецкий. — Ладно. Ступайте же образно в «бест», можете там спасаться и далее. Вы — многосемейный, и я вас хорошо понял…