На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

— Издали, господа, — убеждал Мышецкий, — все кажется гораздо страшнее. Приезжайте к нам в Уренск, и вы поймете, что введение положения только обострит обстановку. Но никогда не разрешит спорных вопросов… Милиция? Да, милиция создана, оружие выдано под расписку, и об этом доложено лично его величеству государю императору. Совет? Да, Совет существует как таковой, но занимается лишь вопросами порядка и не имеет даже совещательного голоса в управлении губернией. Совет — лишь поветрие нашего времени, и с этим приходится считаться…

Совместными усилиями была выработана декларация:

«Ввиду выяснения истинного положения вещей в Уренской губернии, которая со времени забастовок остается отрезанной со всех сторон от империи, вследствие саботажа и порчи путей сообщения и телеграфа, мы нижепоименованные (следуют имена), признали возможным отложить распространение военного положения на Уренскую губернию, с тем, что уренский господин губернатор, его сиятельство князь Мышецкий, берется поддерживать порядок собственными усилиями…»

С этой бумагой в портфеле Сергей Яковлевич и выехал обратно: цель была достигнута — сверкающий меч «судебных троек», когда не судят, а просто вешают, — пусть этот меч сверкает вдалеке от палестин уренских. «Но сколько можно? — раздумывал Мышецкий дорогою. — Сейчас отложили, но придут завтра… Что делать?»

Положение было воистину хуже губернаторского!

Его поразил восторг, с каким уезды его губернии восприняли отмену военного положения. Еще в Запереченске паровоз украсили елками, вдоль вагона губернатора протянули плакат: «Да здравствует свобода и Учредительное собрание!» На остановках, смущенный этим плакатом, Мышецкий старался не высовываться из окна.

«Глупости!» — фыркал он, сбитый с толку, обескураженный…

Напряжение последних дней было столь велико, что, покинув просторы Тургая, князь сразу потянулся к вину. Огурцов был преданнейшим собутыльником, — на подъездах к Уренску губернатор со своим «драбантом» едва стояли на ногах. Беседовали они о думе, конечно. Сергей Яковлевич проснулся уже поздно, плохо соображая, как и когда он очутился в своей спальне. Лакей подал ему умыться, накинул халат на плечи князя:

— Ваше сиятельство, вас желает видеть госпожа Бакшеева.

— Кто?

— Владелица молочного заведения.

— А-а, это Сана!.. — Он вышел к ней в халате, было пасмурно на душе от выпитого в дороге и хотелось выпить еще, чтобы снова заснуть и ни о чем не думать; потому-то приход Саны и казался ему сейчас лишним.

— Сана, — сказал князь, — у вас ко мне дело?

— Да, Сергей Яковлевич, — скорбно ответила женщина.

— Говорите, пожалуйста, милая Сана.

Сана белыми пальцами расправила пуховый платок:

— Скажу… Сначала вот тоже уехать желала. Потом осталась. Из-за вас осталась. Сами вы не ведаете, что творите… Все вас бросят, если уже не бросили, — продолжала женщина. — Вы думаете, я не знаю, что Уренск наш республикой называют, а вас за глаза президентом кличут? Президент есть в Америке, а вы — князь и губернатор, от царя поставленный… Кому нужны вы? Власти? Но в городе теперь Совет — главный. Может, Совету нужны? Так нет: он и без вас хорошо обходится…

— Но таковы обстоятельства, Сана, и не мне судить…

— Надо так, — перебила Сана решительно. — Вот правый бережок, а вот левый. Плывите к какому-нибудь. Нельзя же посередке — глубоко, в омут затянет. Не вынырнуть будет!

— Знаете, Сана, мне это уже говорили. И господин Борисяк, что в Совете, и господин Дурново, что в министерстве. А теперь и от вас вот — тоже услышал…

— Да ведь люди-то вроде неглупые, — сказала Сана.

— Не дураки, — согласился Мышецкий.

— Нельзя так, Сергей Яковлевич, — убежденно говорила бывшая кормилица. — Каждый человек должен иметь пристань. Нельзя эдак-то трепыхаться. Человек вы хороший, а не бережетесь. Так вот сами на ножик и скачете! Можно ли?..

Сергей Яковлевич долго молчал, затепливая одну свечу от другой.

— Скажите, Сана, зачем вы пришли ко мне?

— Я к вам с добром, — всплакнула Сана в платок, — отнестись хотела… А вы ко мне — как губернатор к бедной просительнице: «Зачем пришла?» Я ли не знаю вас? Да я вашего сына нянчила! От души пришла… от добра!

— Извините меня, Сана… Я вас сразу не понял.

Этот разговор, такой случайный, погрузил душу в потемки сомнений и раздумий. «Уйти, — мечтал Мышецкий. — Куда-нибудь… Зарыться в книги, в зелень парка, уехать далеко, жить для себя. Боже, как хорошо революционерам! Ведь у них есть подполье. Они меняют имена, паспорта, лица… А куда — мне?»

— Подполье? — остановился он. — А ведь в этом что-то есть лучшее, нежели опальное положение…