На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

В этот день, после шестой бутылки, воры безоговорочно приняли программу партии «безмотивцев», когда-то разработанную Вадимом Аркадьевичем Ениколоповым. Однако воры заявили:

— Меньше чем на сто рублей не пойдем.

— Что-о? — надулся кровью Сева.

— Болваны! — хохотал Ивасюта. — Эй, Сонька, дерни звонок, пущай нам еще бутылочку тащут… Мы и сами на сто рублей не идем!

Воры двигались тихо, пили меньше, со всем соглашались. Было много поцелуев, объяснений и водки. Работа партии оживилась…

Утром в дверь постучали, и вошел к Ивасюте незнакомец:

— Извините, сударь, но я ночевал сегодня у дамы за стенкой и, не имея привычки подслушивать, все-таки все слышал… Я тоже принимаю вашу программу! Позвольте представиться: Матвей Квасэк, по партии — «откровенник»…

Ивасюта тер спросонья глаза, тянул сползающие подштанники:

— Заходи, товарищ… Это что такая за партия?

Господин Квасэк сел, начал так:

— Видите ли, сударь, я был агентом тайной полиции…

Ивасюта сразу расставил пальцы возле его горла.

— А-а-а, — прошептал, — тут тебе и конец твой!

Сдавил шпика за глотку. Но воротничок на шее Квасэка (на вид гуттаперчевый) сделан был из стальной пластинки. Ивасюта схватил бутылку — тресь шпика по котелку. Бутылка разлетелась вдребезги, а башка — цела. Оказалось, и котелок тоже поддельный, вроде кастрюли. Только тихонечко звенел от удара, как струна.

— Ну, брат, — удивился Ивасюта, — ты опытный. Уважаю…

Господин Квасэк как ни в чем не бывало поправил сбитый на сторону галстук, кашлянул почтительно.

— Итак, — сказал, — продолжаю… Служба наша, как вы сами сейчас убедились, весьма беспокойная. Семейная жизнь, благодаря частой перемене мест жительства, налицо отсутствует. Ну, и — выпьешь. Ну, и — еще раз выпьешь!.. Начальство говорит: адье! А куда деться агенту? Семьи нет. Папа умер, жена ушла к другому. И тогда идешь к эсерам. За соответствующую мзду раскроешь им тайны полиции, доступные лишь избранным натурам. После чего имеешь право называть себя членом партии «откровенников»…

Господин Квасэк обладал отменными манерами, и его услуги (за соответствующую мзду) Ивасюта снисходительно принял. Квасэк поиграл тонкими и длинными, как у гинеколога, пальцами.

— Ах, — сказал он томно, — только не нужно взрывов, не надо стрелять. Это так шумно, так неумно… Все можно делать тихо!

Неожиданно явилась Додо — в роли спасительницы.

— Если ты хочешь, — сказала она брату, — спасти себя и свою губернию, немедленно арестуй Совет и черносотенцев. И-и!

— Сударыня! Вот вы как заговорили? — привстал Мышецкий.

— Угроза слева — опасна. Но справа надвигается на Россию не менее ужасная сила. Ты был прав: нам с этой силой не совладать. Эта стихия низов, как гад, выползет из подвалов и трущоб, и тогда города зашевелятся ужасными кошмарами.

— Я рад, — сказал Мышецкий, светлея, — я рад, что ты, хоть поздно, но поняла… Однако и для меня все поздно. Я лишь щепка, увлекаемая бурным течением. Мне ли справиться? Мне ли, когда даже капитан Дремлюга снял шпоры?

— Он надел их снова… Как же ты этого не заметил?

Пришел вскоре, легок на помине, и сам Дремлюга, обстоятельно доложил об аресте Мони Мессершмидта и прочем.

— Продолжайте энергичнее! — велел Мышецкий.

— Далее продолжать — до Совета добраться, — сказал жандарм. — Вы это имели в виду, князь?

— Я вам русским языком сказал: продолжайте и дальше…

От прямого же ответа князь увильнул. Алябьев попросил навестить его, и губернатор встретился с полковником.

— Мыло солдаты получили? — спросил Мышецкий.

— Да.

— Скажите: куда могло деться оружие из казарм?

— Естественно, князь, оно в надежном месте. Разложение войска закончилось и дало теперь обратную реакцию.

— Сомневаюсь, — возразил Мышецкий.

Алябьев театральным жестом прижал руку к сердцу.

— Русский человек, сказал он где-то вычитанное им, — да, он анархичен по натуре, но чувство долга у него развито не меньше, чем в душе германца…

Это сравнение показалось смешным: от Стеньки Разина («Сарынь на кичку!») до Теодора Шимана («Хох, кайзер!..»).

— Полагаюсь на вашу ответственность, — сказал Сергей Яковлевич. — Мое же отношение к происходящему в России лишь как к грандиозной репетиции! Когда люди еще не играют всерьез, а лишь прикидывают свои силы. Исходя из этого, я считаю, что восстание в Москве — абсурд. Как можно взяться за оружие на грани падения революции? Это — безумие…

Алябьев вдруг глянул на двери — с опаской, заговорил:

— Князь, даю вам слово честного человека — я никому не скажу. Все глубоко между нами, но ответьте: вы… меньшевик?

Сергея Яковлевича покоробило:

— С чего вы это взяли, полковник?

— Но так, как говорите вы, князь, говорят и меньшевики.

Мышецкий отвечал обстоятельно, задетый за живое: