На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Возле тамбура эсер долго бренчал ключами (вернее — отмычками). Дверь, тихо взвизгнув, отворилась. Качнулись над головой уренские звезды, запахло дымом, и Ениколопов, спрыгнув первым на снег, протянул князю руку:

— Теперь сообразили? Так прыгайте!

Путаясь в полах тяжелой шубы, Мышецкий отчаянно прыгнул. Из-под вагона, меж колес, выбрались они под занавес ночи.

— Куда мы? — спросил Сергей Яковлевич, потерянный.

— Не волнуйтесь. — Снова вспыхнул фонарь. — Вы же знаете, что моя специальность — как раз российские губернаторы!

— Не до шуток сейчас, — огрызнулся Мышецкий.

— Тихо! — велел Ениколопов.

Под высокими валенками эсера громко хрустел черный снег.

— Может, вернемся и захватим полковника Алябьева? — вдруг остановился князь. — С ним что-то неладное, он сильно подавлен…

Быстро шагая впереди, Ениколопов ответил так:

— Полковник мне не нужен. Их на Руси — как собак нерезаных. А вот губернаторов всего девяносто семь человек на всю мать-Россию!

— Уж не хотите ли вы сказать этим… — начал Мышецкий.

— Будем молчать оба, — придержал его Ениколопов.

Молча дошагали задворками города до какого-то притихшего дома. Мышецкий не узнал этого дома в темноте, Ениколопов постучал, и двери открыла Сана, громко плачущая.

— Сергей Яковлевич, что же будет-то? Хосподи, боже милосердный… Хоть вы-то живы!

— Вадим Аркадьевич, — обернулся Мышецкий, — вы куда?

— Сейчас, — был краткий ответ.

Ениколопов вышел.

Сергей Яковлевич грелся у раскаленной печки, глотал чай с коньяком, слушал, как не смолкает перестрелка возле депо. Сана, плача, совала ему в саквояж куски мяса, вареные яйца:

— Уж я не знаю, какие вам, варила вкрутую, все лучше, в дороге не разобьются. Соль-то вы не забудете, куда я кладу?..

Вошел Ениколопов, весь заснеженный, с небольшим сундучком под локтем. С ним — незнакомый калмык в остроконечной шапке.

— Готово, — заявил мрачно эсер. — Сейчас поедем.

— Нисява, нисява, — добавил калмык, улыбаясь.

Сана повисла на шее Мышецкого, по-бабьи целуя его в щеки:

— Сергей Яковлевич, увидимся ли когда еще? Ой, горе… Да што это за жизнь такая проклятая? Нигде покою нет человеку…

Мышецкий похлопал ее по широкой, как мост, спине:

— Ничего, Сана, ничего милая.

— Сели! — приказал Ениколопов. Все присели — на дорожку. Громко бабахнула пушка.

— Встали! — сказал Ениколопов. Встали, и Мышецкий только сейчас заплакал. Ениколопов оторвал его от Саны, выволок снова под холодные звезды, пихнул в возок.

Сергей Яковлевич горько рыдал, глядя в небо. Бездонная пропасть неба и отчаяния нависла над ним. Ениколопов грузно свалился рядом с ним на мягкую волчью полсть, пихнул калмыка, чтобы ехал.

— Вы с ума сошли, — сказал сердито. — Теперь не время плакать, возьмите себя в руки… Надо спасаться!

— Вадим Аркадьевич, все кончено… Доверяюсь вам.

— Давно пора, князь.

— Скажите… честно: куда мы сейчас?

— У меня логово приготовлено на двоих… Только не волнуйтесь, я человек опытный, смелый, такие вещи для меня уже не внове!

Вот и проскочили улочки Петуховки, промаячили вдали жуткие силуэты обгорелых салганов. Это он спалил их — еще в прошлом году, заодно с Борисяком. Теперь граф Подгоричани, обуянный манией величия, палит весь Уренск, и Борисяк — в огне, где-то там…

Князь обернулся: темной жутью веяло от окраин Уренска.

«Лиза, Лизанька, — вспомнил, — почему вы меня разлюбили? Ведь все могло быть иначе в моей жизни… с вами!»

— Лежите, князь, — сказал Ениколопов. — Не крутитесь…

Ухнули сани за росстани шлагбаума, перечеркнули стылые рельсы переезда. Потекли мимо, как волны, темные сугробы снегов с шипящими гребнями. Не выдержал — снова обернулся.

— Прощай… прощай, Уренск, чтоб тебе ни дна, ни покрышки!

Ровно бежали кони, увозя его куда-то прочь от этого мира.

Так ехали они всю ночь, гикая, — через степь, в тартарары.

— Бивает, бивает, — говорил калмык, не отчаиваясь… «Вот счастливый человек, — думал про него Мышецкий, — у него есть юрта, а степь — широка… Попробуй найди его!»

— Облеченный высшим доверием государя-императора, — возвестил Подгоричани, — я принимаю на себя власть уренского губернатора!

— Ради бога, примите, — хрипло кашляя, ответил Дремлюга и тут же побежал на телеграф, чтобы отправить срочную телеграмму.

Он сносился с Казанью, сообщая Рейнботу, что истинный губернатор пропал, а самозваный, вступил в его должность. Что делать? Что делать, ему, капитану Дремлюге?..

Рейнбот, в свою очередь, сам не знал, что делать в таких случаях, и пересылал вопль Дремлюги далее — в Москву, где адмирал Дубасов, тоже не зная, что делать, отправлял все в Петербург…

Дремлюга не отходил от Вали. «Хоть бы ей, дурака, убили деповские, — думал жандарм разумно. — А то ведь хлопот не оберешься, одних отписок сколько писать надо…»