На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

Конечно, Мышецкий даже не мог догадываться, каким великолепным козырем выкинул его перед своей партией Ениколопов: нечасто в сети эсера попадались губернаторы и камергеры, сидящие на их шеях, как приживалки… На всякий случай Ениколопов содержал князя по-княжески — в роскошном пансионе, с надписью над входом: «Местным жителям швейцарцам вход воспрещен». Боясь влезть в неоплатные долги, Сергей Яковлевич просился в Люцерн, где пансионы стоили намного дешевле.

— Стоит ли мусорить по Европе? — отвечал Ениколопов. — Живите, пожалуйста, здесь. Сезон «бояр-рюсс» как раз в разгаре!..

В печальную минуту жизни, возвращаясь из отеля после вкусного обеда, Сергей Яковлевич в углублении цветущей веранды заметил свою светскую знакомую — Анну Павловну Философову, известную феминистку, поборницу Бестужевских курсов, вдову прокурора империи; муж ее, желчный правовед, сажал народовольцев в тюрьмы, а добрейшая Анна Павловна устраивала им побеги из тюрем…

Избежать встречи было невозможно, и Мышецкий приблизился к руке почтенной матроны русского феминизма.

— Анна Павловна… Ах, Анна Павловна, — сказал он и, не выдержав наплыва воспоминаний, заплакал.

Старуха, не вставая с кресел, привлекла его к себе, поцеловала в лоб и ласково отпихнула, всматриваясь:

— Ну как же можно, князь? Вы сущее дитя… Где же ваша честь и дворянское достоинство? Как могли вы решиться на то, чтобы стать президентом какой-то глупой республики?

— Это ложь газетчиков… Я был только губернатором. Поверьте мне, Анна Павловна! «Награды нет для добрых дел, любовь и скорбь — одно и то же, но этой скорбью кто скорбел, тому всех благ она дороже…» Верите ли?

— Верю. Но вами управлял какой-то странный Совет. Вернитесь же обратно, князь: вы обязаны оправдаться в Петербурге.

— Ах, как я устал оправдываться…

— Вы атеист? — спросила госпожа Философова.

— Я верую, Анна Павловна.

— Так верьте в доброе начало. Служите добру!

— Анна Павловна, назовите мне тот прекрасный департамент добродушного министерства, где бы я смог служить только добру!..

Ениколопов остановился поодаль, и Сергей Яковлевич заметил, что эсер прислушивается. Позже он спросил:

— А вы, князь, обратили внимание, как эта жаба разговаривала с вами? Говорила так — лишь бы отвязаться от вас!

— Почему вы так решили об этой почтенной даме?

— Это не я так решил, это дело для меня давно решенное.

— Какое дело? — поразился Мышецкий.

— А такое: вас давно считают в обществе сумасшедшим.

— Достаточно с меня и «белой вороны»! К чему приписывать мне лишние заслуги… Да и что это за общество?

— Все, кроме нашей партии. Мы, эсеры, считаем вас разумным.

— Покорнейше благодарю! — вспыхнул князь. — Я,кажется, дожил до того, что долее жить мне уже не следует…

Придя в номер пансиона, он стал собираться.

— А куда это вы торопитесь, князь? — прищурился Ениколопов.

— Простите, но… пора на Афон.

— Напрасно! Монашество вам не к лицу.

— Но помолиться иногда, Вадим Аркадьевич, и вам не мешает!

— Давайте договоримся так: я повешу вот здесь завтра икону, и станем молиться по очереди… Но Афон — не для вас!

Сергей Яковлевич растерянно глядел на эсера:

— Это что? Насилие? Арест? Шантаж?

— Нет, — ответил Ениколопов, — это просто врачебный надзор за человеком, которого все подозревают в сумасшествии…

— Но кроме вас?

— Сейчас я уже склоняюсь к общественному мнению. В самом деле, может ли разумный человек серьезно помышлять об Афоне? Нет…

Только сейчас Мышецкий понял, в какие цепкие он попал руки: не вырваться! Эсеры — настоящие господа положения в эмиграции, богатые, сухие, безжалостные, корректные. Они играли с бывшим губернатором, как кошки с мышью. Подкидывали и прикидывали за его спиной, куда бы его подсунуть, чтобы с его помощью спровоцировать что-либо — погромче, похлеще. Он стал игрушкой — не человеком. Однако эсеры пытались затягивать его на свои диспуты. Мышецкий бывал на гомерических попойках, так как к алкоголю привык в Уренске и без вина ему было трудно. На этих пирах летели тысячи, изъятые при лихих забубённых эксах!

Однажды Мышецкий собрался с силами души, сказал, что не станет более пировать, ибо он человек бедный, лишенный средств.

— Напрасно! — ответил Ениколопов. — Сегодня мы будем кутить как раз на ваши деньги, князь…

— Откуда?

— Помните экс в Запереченске? Кажется, там двести тысяч сняли. Так вот, что вам стоит расплатиться сегодня, князь, из числа этих двухсот тысяч?..

Над головой Мышецкого качались, задевая его ногами, одиннадцать повешенных «по подозрению» за экс в Запереченске! Дальше этого идти было некуда… Тайком от Ениколопова князь взял у госпожи Философовой толику, чтобы скрыться на первое время. Но деньги эти обнаружил и забрал себе Ениколопов.

— У вас, князь, много барских замашек, а у меня они лучше сохранятся… Куда вы собрались ехать?

— Ну, хотя бы… в Париж!

— Так надо было так и сказать: я хочу ехать в Париж. Разве же я против Парижа? Напротив, охотно поеду вместе с вами…

Поехали. В парижской гостинице к Мышецкому однажды подошел молодой человек, по возрасту — сверстник: