На закате империи. Книга воспоминаний

Все они умели отлично пить, и когда за столом появилось шампанское, то принялись и за пение. Я вспомнил петербургские кафешантаны с француженками и старался не отставать, причем мой репертуар оказался свежее. К часу ночи никого, кроме нас, в столовой не было, и мы, уже не стесняясь, перебрали все модные шансонетки.

Конец 1904–1905 год

Россия продолжала вести неудачную войну на Востоке[21]. Потеряв Ляоян, потом Мукден, Куропаткин доносил в Петербург: «Наши отступают с песнями».

С весны 1905 года в Ташкент стали проникать слухи, что в тылу армии неблагополучно – начались брожения среди запасных. В октябре вспыхнула революция, и в ташкентском гарнизоне взбунтовался резервный батальон.

Начальство растерялось, но благодаря твердости младшего командного состава все обошлось благополучно.

Командующим войсками и генерал-губернатором в то время был недавно назначенный генерал Тевяшев, по прежней должности главный интендант, мягкий, незначительный человек, неизвестно почему попавший на столь высокий пост.

Но еще более неудачным в это смутное для России время оказался его помощник, начальник штаба округа, генерал Евреинов. Эта штабная крыса, Евреинов, недавний генерал-квартирмейстер при предыдущем начальнике штаба Сахарове, уехавшем на войну, всецело погрязший в бумагах, не имеющий серьезного строевого стажа, был для своих подчиненных притчей во языцех. Маленький, обезьяньего вида, с короткой талией и длинными ногами, злющий, ко всем постоянно придирающийся, доводивший подчиненных, даже почтенных полковников, почти до слез, этот Евреинов не умел самостоятельно составить ни одного доклада и лично исправить ни одной бумаги.

– Нет, это надо изложить иначе и поставить как следует запятые, – неизменно повторял он, когда ему в первый раз приносили на подпись важный доклад.

После третьего исправления, а сам он не брал в руки пера, чтобы написать, как нужно, бумага проходила.

Когда однажды полковник Зеленецкий, начальник строевого отделения, принес ему рапорт командующему войсками, после четвертого исправления Евреинов, найдя редакцию неудачной, грубо произнес: «С… и сам себе не верит!»

Зеленецкий повернулся, хлопнул дверью и, придя в отделение, заявил: «Я этой сволочи набью морду!»

Подчиненных с характером Евреинов все же боялся и даже проникался к ним уважением. В церкви на молебне по случаю тезоименитства государя он подошел к капитану Корнилову (будущему Верховному главнокомандующему) и спросил:

– Капитан Корнилов, а что мы ответили вчера дипломатическому чиновнику при эмире Бухарском Клемму по поводу Мургабского имения?

– Не время и не место, – отрезал Корнилов, едва взглянув на своего начальника.

Евреинов отскочил как ошпаренный и потом часто повторял:

– Хороший офицер, только очень самолюбивый.

В дни октябрьской [1905 года] революции Евреинов этот совершенно растерялся, перенес свой штаб почему-то в мужскую гимназию, где временно прекратились занятия, и предоставил распоряжаться всем младшим подчиненным, которые не боялись выходить на улицу и передавать распоряжения по гарнизону.

* * *

В конце лета 1904 года прибыл в Ташкент раненный на фронте в Маньчжурии и прошедший курс лечения во Франции, в Каннах, генерал Церпицкий, назначенный командиром 1-го Туркестанского корпуса. Старый туркестанец, времен завоевания Туркестана, сподвижник Кауфмана и Скобелева, прошедший все этапы строевой службы в Туркестане, знавший душу солдата и его нужды, Церпицкий олицетворял тип старого вояки без большого образовательного ценза.

В один из октябрьских дней было объявлено: такого-то числа, в таком-то часу командир корпуса произведет смотр стрелковой бригаде. Войска выстроились на плацу. Махальные, расставленные по дороге, начали сигнализировать, что командир корпуса едет. Его пока не видели в глаза, думали, приедет седой генерал, как принято, в коляске…

Но не тут-то было. На великолепном коне вынесся на плац молодецкого вида генерал и зычным голосом крикнул:

– Ура, молодцы туркестанцы, здорово, храбрецы!

И стал объезжать фронт батальонов. Как электрическая искра пронеслась по рядам, все ожило, глаза у всех засверкали и загремело дружное «ура!».

Церпицкий лихо соскочил с коня и начал обходить шеренги. Перед солдатом, который ему почему-либо понравился, он останавливался и начинал:

– Вот так молодец! А ты женатый? Не женатый, говоришь? А невеста у тебя есть? А ты ее любишь? А она тебя?

И пошел, и пошел… В рядах смех. Солдаты огорошены, никогда ни один начальник так с ними не говорил. После церемониального марша снова сел на коня, проскакал перед батальонами и унесся в пыли в сопровождении молодого адъютанта.

Через несколько дней, без предупреждения, Церпицкий является в 4-й стрелковый батальон, где я командовал ротой, и прямо направился на одну из ротных кухонь.

– Ну-ка, кашевар, покажи, что у тебя в котле?

– Пишша, – солдаты так произносили слово «пища», – и каша, ваше превосходительство.

– Ну, давай пробу.

Зачерпнул деревянной ложкой и, обращаясь к ротному командиру, заметил: