На закате империи. Книга воспоминаний

Дополнительный курс был самым интересным. Никаких лекций не читали, все ограничивалось разработкой на дому трех тем, причем на каждую из первых двух полагалось по два месяца, а на третью – три. Первая была исторического характера, вторая общевоенного, третья называлась стратегической и состояла из трех отделов: административного, статистического и чисто стратегического.

Попав к Баскакову на вторую тему и получив всего 8,5 балла, я впал в уныние и думал, что карьера моя окончена. Но на последней теме счастье мне улыбнулось. На мой доклад по стратегической теме пришел сам начальник академии генерал Глазов. Я получил полные 12 баллов и удостоился нескольких лестных слов:

– Поручик Дрейер, я смею думать, что из вас выйдет хороший офицер Генерального штаба.

Счастью моему не было границ, хотя из-за Баскакова я кончил академию далеко не первым.

* * *

Одним из приятнейших периодов моей жизни, безусловно, были три года, проведенные в Петербурге, где, не очень затрудняя себя в Академии Генерального штаба, я познал все прелести веселой столичной жизни.

Мой дядя не был «честных правил», из ресторанов не выходил, был известен всему кутящему Петербургу и частенько возил меня с собой. Едва мы появлялись на пороге «Медведя» или «Аквариума»[18], как лицо швейцара расплывалось в широкую улыбку, и он, низко кланяясь, радостно вскрикивал: «Мое почтение, Николай Иванович!», зная, что при выходе из заведения Николай Иванович сунет ему в руку не двугривенный, а серебряный рубль. Татары-лакеи, завидев завсегдатая, кидались со всех ног, усаживая за лучший столик.

Завтрак, обед или ужин проходили весело, пока мой почтенный родственник не доходил до третьей бутылки «Клико». Тогда он ни на кого уже больше не обращал внимания и начинал беседу с татарином-лакеем на его родном языке. Уроженец и помещик Уфимской губернии, он отлично говорил по-татарски, и татары – а они-то и служили во всех лучших ресторанах Петербурга лакеями – питали самую горячую симпатию к земляку.

Когда обстановка позволяла, и особенно – в отдельных кабинетах Крестовского сада или «Аквариума», мой Николай Иванович, наговорившись с лакеями, затягивал свои уфимские песни. Пел он их соло, иногда хором с приятелями, за которых, кстати сказать, неизменно платил. Вокальная программа всегда начиналась заунывной песнью:

Наколола ноженьку на былинку…
Болит моя ноженька, да недолго,
Недолго, немало, три годочка
Уехал мой миленький в городочек.

В чистом поле яблонька не у места,

А я у мамашеньки не невеста…

Окончание мною Академии Генерального штаба по первому разряду было ознаменовано грандиозным кутежом в «Аквариуме», куда мой дядюшка просил позвать десяток моих ближайших товарищей по выпуску. Само собой разумеется, что по счету платил он. В отдельном кабинете шампанское лилось рекой, приглашенные певички-француженки канканировали; хоры, русский и цыганский, сменяли друг друга, метрдотель Заплаткин, которого Николай Иванович за глаза называл «светлая личность», разрывался на части, стараясь как можно лучше нам услужить.

В числе приглашенных находился мой коллега по выпуску Иван Павлович Романовский, впоследствии начальник штаба Деникина в Гражданской войне, убитый в 1920 году в Константинополе в русском посольстве неизвестным офицером[19].

Причисление к Генеральному штабу

Вот и закончилось почти трехлетнее обучение военным наукам, и началась служба причисленного к Генеральному штабу молодого офицера.

Все мы при окончании получили следующий чин и по существующему закону направились сперва на лагерные сборы в округа по своему выбору, дабы с осени начать прохождение стажа командования ротой. Офицеры кавалерии и конной артиллерии прикомандировывались к кавалерийским полкам, где им давали эскадрон.

Получив образование в пехотном училище, прослужив четыре года в артиллерии, я захотел пройти сборы в рядах регулярной конницы.

Блестящие юнкера Николаевского училища – «моншеры», затем элегантные кавалерийские офицеры, адъютанты туркестанского генерал-губернатора, – были всегда предметом моей зависти. Теперь, явившись в штаб Виленского округа и пробыв две недели в лагерях в литовских болотах, я просил о назначении меня в отдельную кавалерийскую бригаду в Борисов.

Разрешение было дано, и в конце июня 1903 года я явился к командующему бригадой генерал-майору Ренненкампфу.

* * *

На всякого, кто видел Ренненкампфа в первый раз, он производил потрясающее впечатление. Выше среднего роста, атлетического сложения, с большими серыми глазами, звучным голосом, покрывавшим на учениях звуки труб и конский топот, с двумя Георгиевскими крестами, только что полученными за китайский поход, Павел Карлович Ренненкампф являл собой совершенно законченный тип прирожденного военного.