На заре жизни. Том второй

Как я позже узнала, «Смерч» был безнадежно влюблен в Ольгу Николаевну и смертельно ревновал ее к Николаю Петровичу Ваховскому, к которому она ничего не питала, кроме глубокой привязанности и уважения.

– Что, батенька, отделали-таки вас сегодня, можно сказать, под воск и под орех!.. – не скрывая улыбки, заметил Слепцов, когда Николай Петрович опустился на стул подле него. Я сидела тут же. Они оба тотчас начали меня расспрашивать, как я чувствую себя в этой крикливой компании после монастырского затишья и официальной благопристойности. Краснея и смущаясь, я отвечала, что меня страшно интересуют разговоры здесь присутствующих, что они открывают мне мир новых идей, о которых я не имела ни малейшего представления.

– Скажите откровенно, неужели вас не шокируют выражения, иногда довольно-таки резковатые? – спросил меня Слепцов, и его холодное лицо вдруг приняло выражение искреннего участия.

Я доверчиво созналась, что они меня несколько коробят, но это пустяки, так как сущность разговоров меня очень интересует, заставляет думать…

– Я ведь совсем невежественная особа: в первый раз в жизни попала к передовым и образованным людям…

– Ну, знаете ли, для жизни такая скромность просто вредна! По теперешним временам нужны зубы поострее и самой быть посмелее.

Против нас стояло, сгрудившись, несколько человек, и посреди них Таня.

– Ну, зачем, зачем вы развенчиваете чудного Пушкина? Вы послушайте только, – и она своим мелодичным голосом с увлечением продекламировала «Прощай, свободная стихия», умело оттеняя все тонкие, художественные штрихи этого стихотворения.

Оказалось, как она тут же объяснила, что в «годы молодости» она училась декламации у настоящего артиста и чуть было не поступила на сцену.

– Да кончите вы с этою красивою чепухою! Теперь не время «красу долин, небес и моря и ласку милой воспевать»! – кричали ей.

– Что же делать, если мне противно резать лягушек!

– Позвольте вам заметить, – выступил медицинский студент, – что лягушка – предмет анатомического и физиологического исследования… Никто не говорит, что нужно заниматься только лягушкою. В природе необходимо исследовать все, даже самое малое, так как в конце концов оно может оказаться значительным.

– Неужели, Кочетова, вы не понимаете, – заметил ей другой, – что изучение природы более полезно, чем чтение Пушкина, который, как у нас здесь только что было установлено, уже сделал свое дело, и в настоящее время чтение подобных произведений поддерживает лишь бесплодные романтические грезы и вредные бредни. Изучение же природы ведет к изысканию ее законов, к уничтожению предрассудков, к великим открытиям, полезным для всего человечества.

– Меня не тянет к изучению природы… вероятно, потому, что у меня нет для этого никаких способностей. Чтя же мне делать? Подобные занятия нагоняют на меня только смертельную тоску, – с отчаянием оправдывалась Таня. Но тут раздались гневные возгласы:

– Мало ли кого к чему тянет! Наших маменек и папенек всю жизнь тянуло только ко сну, еде и разврату.

– Что это значит иметь способности к тому или другому? – рассуждал учитель Яковлев. – Не только в области знания, но и в области искусства, в пении, музыке, живописи человек может достигнуть всего, чего пожелает. Может быть, вы не будете знаменитой европейской певицей, но, если пожелаете петь на сцене с средним успехом, можете выучиться петь, если только не потеряли слуха вследствие какой-нибудь болезни. Прежде все были убеждены в том, что для того, чтобы подвизаться на сценических подмостках в качестве певца, музыканта, артиста, необходимы какие-то врожденные способности… Но это совершенный вздор. Впрочем, такие рабские понятия были нормальным явлением в крепостническую эпоху, когда все упования возлагались на бога и на крепостных. В настоящее же; время нашим девизом должно быть: «При желании и воле можно достигнуть всего собственными силами».

– Кто же еще из нашего круга стоит за искусство? Вы, Лярская, вероятно, крепко держитесь за свою музыку?

Особа, к которой были обращены эти слова, была одною из наиболее пожилых среди присутствующих: у этой бледной девушки с исхудалым, утомленным лицом, по-видимому давно уже утратившим блеск молодости, из-под густых, еще черных бровей смотрели большие карие, живые и проницательные глаза.

– Меня приспособили только к музыке… Ею только и кормлюсь, да плохо она кормит, особенно теперь. Может быть, это оттого, что все кричат: «Наука, наука!» Вот я и задумала поучиться… За уроки предметов, пожалуй, теперь будут больше платить. Ведь у меня больная сестра на руках. А музыку я люблю, люблю всем моим сердцем, всем помышлением… Кажется, удавилась бы, если бы хоть изредка не могла послушать Глинку, Листа, Шопена…

Раздались хохот и восклицания:

– Вот так бескорыстное служение искусству!

Лярская, видимо, не понимала ни этого смеха, ни иронических замечаний и какими-то удивленными глазами посматривала вокруг.