На земле московской

Вскоре учителя заговорили про Нину, что она, оказывается, способная, но с ленцой, а ребята думали иначе: сидит теперь с Катей, вот и списывает. Однако и у них понемногу изменилось мнение: вызванная к доске, Нина отвечала толково и бойко.

С Нининой ленью Кате приходилось воевать чуть ли не каждый вечер. Сунула подружка нос в один учебник, в другой и сумку в сторону. С подсказкой авось вылезет, а то, глядишь, пронесет: не спросят!

— Да ты для кого учишься: для учителей или для себя? — теряя терпение, сердилась Катя и коротко роняла: — Садись. Начинай все сначала!

Случалось, Ниной овладевал дух непокорности, и тогда они расставались до утра недовольные друг другом. Зато в школе Нина всегда подходила к подруге первая и как ни в чем не бывало протягивала руку.

— Не серчай на меня, Катенька, за вчерашнее, — просила она. — И в другой раз спуску мне не давай, как бы я не кочевряжилась!

Сейчас, видно, снова пришло время, как бывало в школе, всерьез взяться за Нину, и Катя не преминула передать ей свой разговор с мастером.

— Не хвалит тебя тетка Лизавета. Война, а ты спустя рукава работаешь!

Нина огрызнулась:

— Брось агитировать. Данилу еле отучила, теперь ты туда же… Мне вполне хватает, сколько я зарабатываю, а сейчас и эти тратить некуда.

На цеховом собрании, где обсуждался вопрос о фронтовых бригадах, Катя вызвала Нину на социалистическое соревнование.

«Выделиться хочешь? — тут же передала она Кате небрежно нацарапанную записку. — Ну что же, валяй!»

Катя переслала Нинкину записку недалеко сидящему от нее Седову. Он прочитал и мучительно покраснел. Катя уже начинала раскаиваться в своем поступке, как он попросил слово.

— Простите, товарищи, у меня внеочередное заявление. Я вот получил небольшую цидулку, — и он прочитал Нинину записку вслух. — Что заставило Полякову написать ее, я не понимаю, вернее, не хочу понимать. Мне стыдно за Нину, честное слово, стыдно!

Катя с Ниной шли с работы вместе, но Нина вела себя, как глухонемая. Дома она написала записку: «Я погорячилась, а ты…»

— Ну это смешно, Нина, устраивать тут воздушную почту. Если ты себя считаешь правой, докажи, а не ребячься. Мы будем очень рады, если ты, как говоришь, погорячилась. А по-моему, прав Данила. Это в тебе просто избалованность, — привыкла, чтобы все на блюдечке… Захочешь в театр — билеты по телефону закажешь, села в метро и там. В столовой обеды готовые, в прачечной белье постирают, а тут война, все силы вкладывать надо, себя не жалеть…

Нина молча разделась и легла в постель, даже не натерев лицо кремом.

Следующую ночь девушкам не пришлось ночевать дома; сменщики с их станков уходили в армию, а заменить их пока было некому. Вагонова по этому поводу так разволновалась, что Кате стало жалко ее. Она сказала мастеру, что остается работать.

— Ну, спасибо, Катюша, выручила. Дай я тебя поцелую. — И, громко чмокнув, побежала уговаривать Нину.

— Ниночка, матушка…

— О чем может быть разговор? — надменно остановила ее Нина. — Работаю, конечно.

Среди ночи Катя с Ниной то и дело бегали к фонтанчику освежать головы от усталости. Кажется, объявили тревогу, но в цехе, благодаря затемненным абажурами лампочкам, низко висящим над станками, было по-необычному уютно, а, главное, среди людей, за работой, совершенно не страшно.

Налет кончился, где-то над Москвой рыскали последние фашистские самолеты. Их провожали редкой стрельбой. Начинался рассвет. Катя взглянула на стеклянный потолок, и взгляд ее задержался там дольше обычного… Повиснув на проводах билась птица, залетевшая в открытую фрамугу в поисках выхода. Распластанные крылья плохо повиновались ей… Воображение Кати мгновенно нарисовало подбитый, теряющий управление самолет, один из этих последних. Глупее всего погибнуть от последнего.

Екатерине стало страшно увидеть падение птицы, и она отвела глаза.

И вдруг в ту же минуту три оглушительных взрыва, где-то совсем рядом, потрясли землю. Стекла в окнах жалобно звякнули, задрожали, повиснув на наклеенных бумажках. В цехе сразу наступила гнетущая тишина.

Катя смотрела на побледневшие лица рабочих и медленно приходила в себя. Беспокоили мысли о доме: «Как-то там они, живы ли?» Впрочем, по цеху пронесся слух, что бомбы упали позади завода, жертв и повреждений нет, но порвало электрический кабель, питающий производство.

Рабочие без дела разошлись кто куда, многие, прикорнув у станков, спали.

Катя устроилась на столе у контролера, быстро задремала, и успела увидеть какой-то сон, но ее разбудили.

— Ермолова, у проходной тебя спрашивают, — сказал дежурный.

Вся сонливость с Кати сразу соскочила, и она пустилась бегом нижним коридором. Здесь было пустынно, почти темно, таинственно журчали по сторонам питьевые фонтанчики.

«Неужели что случилось, неужели с Наденькой?..»

Бесконечно длинным показался Кате этот коридор, в котором они, бывало, фабзаучниками, прятались от мастеров. Но вот стало светлее, повеяло утренним холодком, и Катя увидала бабушку с Наденькой на руках.

— Ни слуху, ни духу от тебя, — ворчливо сказала бабка, — ребенка забросила.

— Иди ко мне, птаха моя, соскучилась?