На земле московской

На вокзале на скамейках, на чемоданах и просто на полу расположился рабочий люд, которому предстояло еще добираться до Колымы, в бухту Нагаева.

Катю охватило отчаяние. Разве такими она представляла себе первые минуты здесь, в городе Андрея!

И вдруг он возник перед нею, да так неожиданно, что они чуть не столкнулись. На лице Андрея испуг и озабоченность, затем оно озарилось улыбкой. А из глаз Кати закапали слезы. Устроил, называется, встречу!

На них смотрели со всех скамеек, понимая важность происходящего. И тут же летели реплики:

— Брось, мужик, дурацкие цветики, поцелуйтесь!

Затем их гурьбой провожали до машины, помогая нести чемоданы. На дороге они подбирали оставленные Андреем на земле цветы: набралось восемь плошек!

Им пожелали счастливой жизни, удачи во всем, эти незнакомые люди. Кате повезло, оказывается: не опоздай Андрей к поезду, разве бы она получила столько сердечных поздравлений в городе, где она впервые!

— Андрюша, Андрюша, — то ли подумала, то ли вслух сказала Катя, возвращаясь к действительности, — я очень тоскую о тебе, милый!

Глава 4

С тех пор как Катя отослала Андрею письмо, она не знала, перед кем выговориться, выплакаться. Нина продолжала дуться на нее, а теперь — смешно подумать — к этому примешивалась и ревность! С Данилой они поссорились из-за его выступления на собрании, однако он продолжал чуть ли не ежедневно бывать у них.

— Не к тебе, Нина, хожу, к Кате с бабушкой, — всякий раз в полушутку, в полусерьез пояснял Седов.

Катя окольными путями заводила разговор с бабушкой об Андрее. Аграфена Егоровна, как всегда, была невозмутима духом и немногословна.

— Ничего, ничего, — твердила она, — побереги себя. Все будет хорошо.

Нина ложилась в постель и делала вид, что спит. Иногда, хлопнув дверью, она куда-то уходила. Данила недоуменно пожимал плечами, но с Ниной не заговаривал.

— Муж пишет? — спрашивал он Катю.

— Да нет еще, рано быть письму.

— А меня очень тревожит батька, в Киеве он. Герой гражданской войны, инвалид.

Аграфена Егоровна сочувственно вздыхала. Однажды, когда Данила Седов только что ушел, Нину словно прорвало:

— Ты думаешь, что я глупенькая, думаешь не вижу, зачем он околачивает здесь пороги? Изволь с ним встречаться вне моей комнаты, понимаешь?

— Понимаю, — спокойно согласилась Катя. — Скажи ему об этом сама.

— Ну нет, мне противно видеть его… И не мешай мне, я спать хочу!

— Вспыльчивая, — заметила бабка, показывая на Нину глазами.

— Ничего, обломается московская барыня, — ответила Катя, усаживаясь за стол, чтобы написать на досуге несколько слов в дневник, который она рассчитывала когда-нибудь прочитать вместе с Андреем.

Аграфена Егоровна окликнула внучку:

— Поясница болит, — пожаловалась она, — да и сердце щемит, не на месте теперь оно. Все живем по разным сторонам, всех жалко. А враг напирает и напирает. Что-то будет?

Катя ничего не ответила бабушке, она знала, что бабка не нуждается в утешении.

— Катюш, — снова позвала она ее, и в голосе старой женщины прозвучали оживленные нотки. — Послушай-ка, я тебе расскажу чего… Сегодня днем какой случай произошел у керосинной. Иду я с Наденькой, вижу очередь, бабы шумят, спорят чего-то. Ну я привыкла к этому, подхожу, спрашиваю — кто последний? «Я», — говорит невысокая дамочка. Косенькая такая с черным пучком. Должно быть, с ней и спорили. Красная она вся, тяжело дышит. «Ну, а вы-то за кем стоите?» — это я на случай, если она уйдет, то кого мне держаться. «А она за фашистов стоит, — говорит за нее рядом женщина, — сейчас только расхваливала немцев, при них, мол, живется сладко». Что тут пошло! «Проучить ее, кричат, надо самим, вот и все… У милиции и так дел хватает!»

Не сговариваясь, они прислушались. Глухо, чуть слышно доносилась стрельба.

— Чу, гудит, проклятый! — с сердцем сказала Аграфена Егоровна.

— Граждане, воздушная тревога, — тут же объявило радио.

— Слышим, слышим, — проворчала бабка.

— В бомбоубежище не пойдем? — спросила Катя.

— Не пойдем. Жалко девчушку беспокоить, сентябрьские ночи холодные. Я с вами тут в ногах прилягу.

Катя прижалась левым ухом к подушке, а на правое положила другую, чтобы не слышать воя фашистских бомбардировщиков.

Утром Катя с Ниной, не разговаривая друг с другом, поехали на Театральную площадь посмотреть сбитый немецкий самолет, о котором говорил весь город.

Самолет, одни из тех, пытавшихся бомбить Москву, был грязного темно-зеленого цвета.

— Вот гадина, — пробормотала сквозь зубы Нина. — Пойдем, Екатерина, противно. — И вдруг ахнула, остановилась. — Вот здорово, смотри, Большого театра с конями, с колоннами, как не бывало. Художники потрудились… Здорово замаскировали!

Но Катя мешкала уходить. Мелькнувшая впереди нее мужская фигура в шипели обожгла сходством с Андреем. Она не сумела сдержать себя, чтоб не заглянуть в незнакомое лицо.

Дома бабушка подала письмо от Андрея. Катя торопливо разорвала конверт. Данила и Нина следили за ней. Письмо было спокойное, ласковое. Андрей писал, что он и не сомневался, что она поступит именно так, как поступила.