На златом престоле

— И я с сим соглашусь, — поддержал Тудора Коснятин.

— Так. Ну а ты что скажешь, Гарбуз?

— Я тако смекаю, — начал старый боярин, вытирая с чела обильный пот. — Тудор правильно байт: в силе ныне Долгорукий. Нам супротив его не стать, супротив его не выдюжить. Но то нынче. А дале... Сегодня — тако, заутре — инако. Мыслю, на Волыни у Изяславичей крепкие корни, а у Долгорукого в Киеве корней нет.

— К чему ты? Не уразумею тебя, боярин, — нахмурился в ответ на скользкую осторожную речь молодой Серославич.

— Погоди, Коснятин, — остановил его Ярослав. — Кажется, понял я тебя, дядька. На Луцк идти, но на штурм не бросаться. Обложить город и стоять, вестей сожидая. Так, что ли, надо, по-твоему?

— О том и толкую, — кивнул Гарбуз, довольный тем, что князь угадал его мысли и сказал прямо о том, о чём он начал толковать издалека.

— Потом, Волынь — земля нам не чужая, земля соседняя, — продолжал Ярослав гнуть своё, — разору её сёла и нивы подвергать нам выгоды особой нету. Злобить Изяславичей такожде ни к чему. Стоять и сожидать... Оно тако. Вроде и Долгорукого не ослушались, но и не содеяли ничего. Ты что скажешь, Избигнев?

— А если в Киеве догадаются, что нет у нас рвения особого супротив Изяславичей? — высказал свои сомнения Избигнев. — Не навредим ли мы себе?

— Если и навредим, то менее, чем ежели супротив Мстислава большую войну начнём. Мы — его разорим земли, он — наши. А князь Юрий будет в Киеве сидеть и меды попивать и подсмеиваться над удальцами галицкими да волынскими, кои друг дружку тузят. Нет, други! Полагаю, прав боярин Гарбуз, — заявил молодой князь. — Ты как думаешь, Семьюнко?

— Я с тобою согласен, княже, — коротко отмолвил рыжий молодец.

Необычно хмур был сегодня Семьюнко. Всё не выходила из головы у него Оксана. Послал ей в Коломыю в дар браслет серебряный, так воротила, сказала, что не может столь дорогой подарок принять. Хотел было рассказать обо всём Ярославу, посоветоваться, но отверг эту мысль. У князя и без него забот немало. А если сватовство учинить, дак жёнка Оксанка упрямая, твёрдая, может и князя не испужаться, даст ему от ворот поворот. Тогда и в думе сей, верно, не доведётся впредь Семьюнке сиживать.

Невесёлые обуревал и рыжего молодца думы.

Меж тем Ярослав совет продолжил.

— Ещё одно дело у меня к вам, мужи, — он замялся на мгновение. — Неприятное вельми дело. Сидит у тестя моего в Суздале в порубе двоюродник мой, Иван Берладник. Все вы его по прежним делам знаете. Знаете и то, что не прочь он столом галицким завладеть. Вот и полагаю... Уговорить надо князя Юрия, чтоб выдал мне Берладника головой.

— Верно говоришь, князь! Берладник тот — боль наша головная обчая, — поддержал первым Ярослава Коснятин. — Разбойник, вор. Вотчины наши он разору подверг, с подручниками своими. Бояр не уважал, тех, кто отцу твоему, князю Владимирку, служил верно.

— Сговаривал чернь супротив бояр, — добавил, поглаживая седую бороду, Гарбуз.

— А вот получишь ты Ивана, княже, и что дальше будешь с ним делать? — спросил Избигнев.

Вопроса этого Ярослав боялся больше всего. Не знал он на него ответа. Выручил тот же Гарбуз.

— Да нам бы заполучить его сперва. Тамо видно будет, чё деять, — веско заметил опытный дядька, обрывая тем самым сомнения и споры.

Заговорил Семьюнко.

— Дело непростое, княже, Долгорукого-то уговаривать. Любого из нас может он не послушать. Тебе бы самому с им встретиться да столковаться.

— В этом ты прав. Сперва мыслил грамоту в Киев отослать, а потом смекнул: грамотой тут не отделаешься. Думаю, как с Луцком дело утрясётся, поеду сам в Киев, — промолвил Ярослав. — А покуда вы, Тудор и Коснятин, рати готовьте. А ты, Семьюнко, сторожу на Волыни наладь. Чтоб ведать могли мы, что где творится.

Совет был окончен. Уже после подозвал Ярослав к себе Семьюнку, вопросил прямо:

— Что с тобою, друже? Мрачный ходишь, очи потупивши. Беда какая стряслась? Помочь тебе если чем, дак проси, не бойся.

Семьюнко, собравшись с духом, поведал ему о боли своей сердечной, рассказал о встрече в Коломые, о красоте Оксаниной, о возвращённом браслете.

— И что, столь дорога тебе вдовушка эта соломенная? Друже, да брось ты! Иную найдёшь! — попытался ободрить его Ярослав. — Если нет у неё к тебе любви, гак оно потом проявится. Жизнь себе испортишь, и ничего более. Пусть сидит на богатстве своём, как Иов на куче дерьма! Забудь ты её!

Семьюнко слабо улыбнулся в ответ, качнул рыжеволосой головой, промолвил тихо:

— Извини, княже, но не могу покуда. Запала в душу мне.

Он поклонился и выбежал в дубовые двери, унося с собой боли и страдания свои.

Ярослав долго смотрел ему вслед, а затем сел на скамью и, подперев рукой щёку, предался невесёлым раздумьям.