На золотых приисках

лиц пускает в ход слух, что караван выступит в такой-то

день по такой-то тропке, тогда как в действительности

решено отправиться совсем в иной день и по другой дороге.

Недавно на этой почве произошел такой случай.

По одной из таежных тропок возвращались домой рабо-

чие. С ними были женщины и дети. Все были верхами,

дети находились при матерях. Несложное имущество шло

вьюками.

На дороге попался завал, какие часто бывают после

бури. Кое-как с трудом обошли его чащей. Едва тронулись

в дальнейший путь, как из чащи раздались выстрелы.

Караван рванулся уходить, но тут же очутился перед вто-

рым завалом, устроенным как и первый грабителями. Пока

караван метался взад и вперед, все были перестреляны,

в том числе женщины и дети. Но ожидающегося золота

у каравана не оказалось. Настоящий золотой караван благо-

получно прошел другим путем, и разбойники ни с чем ушли

от своего кровавого дела.

От Беррикуля удалось устроиться с инженером, напра-

влявшимся в Томск. Здесь начинается колесная дорога,

и мы ехали в просторном тарантасе, запряженном тройкой

крепких лошадей. Ездят здесь быстро, и ямщик то и дело

пускает лошадей вскачь, особенно с некрутых склонов, после

которых с разгону лошади несутся еще почти до половины

следующего подъема. Затем ямщик соскакивает с тарантаса

и дает лошадям спокойным шагом подняться до верху, сам

идя за тарантасом. На верху ямщик опять садится на

облучок, вскрикивает, и тройка начинает нестись, оглушая

колокольчиком и подзванивающими ему бубенцами.

В Тисуле остановились переночевать. В селе гуляла

удачно поработавшая летучка. По широкой улице взад-

вперед скакали тройки с хмельными золотоискателями, напол-

няя вечернюю тишину громом колокольчиков и бубенцов,

нестройными песнями и разухабистой гармошкой.

Утром, в едва начавшей сереть темноте, отправились

дальше. Кругом все смутно и широко. Широка и длинна

улица сибирского села, широки и пустынны поля, далеко

раздалось во все стороны раздолье нолей и лесов. Мелькают

верстовые столбы, летят во все стороны комья грязи.

Проезжаем новую деревню. Кое-где в окнах светится

огонь. В одной избе в окно видно яркое полымя русской

печи, и в нос ударяет вкусный чадок — то хозяйка, вероятно,

готовит сибирские шаньги или блины. Слышится мычание

коров. Откуда-то доносится бодрый утренний говор. На

звон колокольчика открывается окно, и из него высовывается

любопытствующее лицо женщины. Но улице проходят де-

вушки, смотрят на едущих, смеются.

Деревня остается позади. Опять пустынные поля, пере-

лески, кустарники.

Часам к десяти прибыли на ст. Тяжин. Подошел скорый

«российский» поезд, и я вошел в вагон.

Еще быстрее понеслись назад леса и поля. Деревень

мало видно из окна вагона. Они растянулись главным обра-

зом по сибирскому тракту, по знаменитой «Владимирке»,

проходящей на некотором расстоянии от полотна железной

дороги. О близости сел и деревень говорят жареные гуси,

утки, куры, поросята, сливочное масло, яйца, бисквиты,

хлеб, выносимые крестьянками к поездам, так что у стан-

ций развертываются целые базары. Сначала тянутся леса,

у железной дороги сильно разреженные, а затем идет степь.

Одна за другой пересекаются могучие сибирские реки —

Томь, Обь, Иртыш, Ишим, Тобол. Минуются по-американски

быстро возникшие и растущие города — Ново-Николаевск,

Омск, Петропавловск, Курган, развитие которых обусловлено

мощным ростом западно-сибирского маслоделия.

В вагоне много студентов и студенток, едущих учиться

в университетские города Европейской России. Здесь же

актерская труппа, возвращающаяся из артистической поездки

по Сибири. Составился отличный хор, и песня за песней

стройно звучит в сумерках ночи. Сильный и прекрасный

женский голос поет про Ермака, что «сидел объятый думой

на берегу высоком Иртыша», и за ним вольно и широко

льется хор, как будто споря с женским голосом в красоте

и выразительности музыкальной картины.

Поезд тоже ведет песню, часто и ритмично выстукивая

свою постоянную дробь. В этой песне своя музыкальность,

свое содержание.

Поезд мчится к Челябинску. За окном мелькает ночная

степь, широкая, безграничная, вся потонувшая в серебри-

стой дымке легких испарений, пронизанных светом луны.

Пустынно и тихо в степи. Иногда в открытое окно плеснет

свежая и ароматная волна влажного воздуха, донесется

неясный крик не то птицы, не то человека, мелькнет дале-

кий огонек киргизского кочевья, сверкнет полоска степного

озерка.

Степь и степь кругом.

За Челябинском начался средний Урал, за свои мине-

ральные богатства называемый иногда Рудным Уралом. Его

склоны так пологи, что совсем не получается впечатления

горной области. Зато здесь уже вполне царствует лес. Куда

ни посмотришь — сосны и ели, ели и сосны.

Не чувствуется зажиточности сибирского населения.

У станций торгуют вяло и мало.

День за днем поезд прорезал леса севера. Прошли мимо

надписи — Екатеринбург, Пермь, Вятка, Вологда. Наконец,

на шестые сутки, мелькнули мшистые, топкие болота с редень-

кими лесками и, вдали, вырисовалось на однотонной пелене

серых облаков грязно-бурое косматое пятно фабричных

дымов, прорезанное параллельными черточками заводских труб.

Железнодорожный путь расширился, с той и другой