Набат 1

Тишка не ответил.

Самописцы в реанимационном блоке замерли.

Медперсонал, как обычно, не знал, какие действия предпринять: пациент неординарный, его состояние — того чище, но Толмачев изо всех выходов из чрезвычайности лабиринта выбрал один и, слава Богу, правильный — ждать. Дуракам везет. Судских стонал, двигался всем телом, мог лежать без движений, а самописцы рисовали крутые пики. До Толмачева дошло: с пациентом все в порядке, что-то происходит там, в неведо» мом мире, где находится Судских, куда им, грешным, не попасть и лучше не пытаться. Есть травка, солнышко, молочко и плотские утехи. Ждать.

Ждали профессора Луцевича со дня на день. Светило. Луцевич мог внести полную ясность: жить Судских или… Нет, ждали, что жить. Ждали его как царя небесного. До приезда именитого профессора из Швейцарии оставалось дотянуть неделю с хвостиком. Труднее всех было Женечке Сичкиной. И она ждала профессора как царя небесного. Сидела на диете, ходила на шейпинг и в церковь. Свечки ставила во все места. На всякий случай. Случаи бывают всякие…

Отец Ануфрий, наоборот, ждал посланца земного. Уже сообщили из Шереметьева, что самолет, слава Всевышнему, приземлился и высокий гость будет в течение часа. Официально прибывал теософ и богослов Бьяченце Молли, неофициально прилетал тот же Бьяченце Молли, но вовсе не теософ и богослов, хотя к церковному промыслу он имел самое непосредственное отношение: синьор Бьяченце Молли ведал казной в международном Совете церквей и ехал в Россию по очень неконфиденциальному делу.

Принимать его выпало епископу Ануфрию, главе Синода. Он поубавил в весе и страстях, стал суше в речах и теле.

Патриарх поступал мудро, доверяя Ануфрию столь важный пост. Одних власть развращает, другим дает стержень. И годы не те, и отойти в мир иной Ануфрию хотелось бы величаво, будто и не было греховодства. Теперь Ануфрий карал других за грехопадения, делал это сурово и в один присест. Самые большие моралисты получаются из пресытившихся развратников, лучшие домохозяйки выходят из бывших проституток. Оно и понятно.

Епископу Ануфрию было вверено вести переговоры с представителями других конфессий. Ведомы ему были познания в слове Божьем, которые он мог излагать к месту и с хладной страстью отстоять догмат Православной церкви превыше других. Католики, протестанты, англикане и другие, исповедующие христианство, приспособились к велению дня, зазывали в храмы мягче, с заискивающими ритмами извращенного слова Господня; одна Православная церковь стояла несокрушимым утесом, заимствований не принимала, перестраиваться не желала и не считала это нужным. Насильно не зазывала. Как ни крути, а жизнь складывается в круг, проще стоять на месте. То рыбка заплывет, то денежка звякнет. А умением доказывать истину Божью в преломлении с догматом Православной церкви Ануфрий обладал полно. Спрашивали его как-то, пытаясь изощренностью знаний смутить, он остался слугой верным: «Отец Ануфрий, почему первым праздником после Рождества идет обрезание Господне, ведь мы не иудеи?» — «Что гадостного нашли вы в этом? Обрежьтесь во славу Божью, если так хочется, вера ваша от этого обряда не изменится». — «Но зачем?» — «Зачем же вы обрезались? Князь Владимир, иудей по матери, крестил русский народ в водной купели и на крайнюю плоть не посягнул. Это дело вкуса, а не Божье».

С таким человеком, разносилась весть по церквям и весям, дело иметь можно: внимающий звону колоколов да услышит и звон монеты на цели Господа нашего, Иисуса Христа…

Звоном денежки веяло от приезда Бьяченце Молли. С полгода согласовывали визит, неторопливо и продуманно, чем напрочь разожгли нетерпение посылающих монсеньора. Кто не спешит, тот в силе. Опять в Первопрестольной оказались правы, и епископу Ануфрию оставалось только скрепить печатью на шнурке договор о сотрудничестве с Советом церквей против сектантов и осквернителей Христовой веры. А для этой борьбы нужны компьютеры и полиграфическое оборудование, рулоны бумаги и краски, пусть и дьявол приложил руку к их созданию. Зато задаром — гуманитарная помощь.

Монсеньор Бьяченце Молли неплохо знал русский язык, поскольку женат был на русской красавице. Эта особенность подсказывала епископу Ануфрию, что разговор пойдет не только о гуманитарной помощи. И патриарх напутствовал на переговоры: «Бди, Ануфрий, красочкой дармовой не черни чистого лика пресвятой матери Божьей». Эко… С тех времен, когда генерал Судских опоил его бессовестно, дьявол во плоти, выпытал у него нечто важное и позволил тем самым дьяволу смущать души людские, отец Ануфрий промашек боле не давал. Негде было. Его забыли. И лишь патриарх помнил о нем, а о цели Судских не ведал. Отмолил Ануфрий свой грех, стал осторожным, и надо ли нынче Ануфрию опускаться до мирских утех и болтовни? Это в светской власти так: чем выше поднимается раб, тем непристойнее поступки.

Излечившись полно от хламиды, Ануфрий дал зарок Богу забыть о блуде, стал суров к себе и ближним.