Набат

— Молчать, говорю!.. «Козел» у него в вагранке... Это ты — козел... Скотина безмозглая... Мало вагранки, так теперь — бегуны?.. Самого руками заставлю землю молоть, руками...

— Фома Кузьмич...

— А-а, черт!.. — И медный подсвечник полетел со стола в голову мастера.

— О-о...

— Подыхай, кобель старый!.. Заодно с ними, должно... Расчет, к черту!.. Егор!..

— Здесь, Фома Кузьмич... Что прикажете?

— Выгнать мастера... Завтра же... Вон! — дрожит в воздухе палец заводчика, указывая Шестову на дверь.

Удаляясь от завода и щупая под шапкой кровоточащую ссадину, Шестов шепотом спрашивает себя:

— За что?.. За что?.. Для него же старался, его выгоду соблюдал... И за это за все...

И горько, обидно мастеру, теперь уже бывшему.

Глава четырнадцатая ЗАКОННЫЙ БРАК

На исходе декабрь. Тут бы самым жгучим — рождественским, новогодним, а потом и близким крещенским морозам быть, но зима перепутала все. Словно в марте, капели с крыш, теплый ветер, — того и гляди, побегут из-под осевшего снега ручьи. Повеселели не ко времени воробьи и чирикают целый день, перепархивая по черным веткам.

Закутав Павлушку-Дрона в лоскутное одеяло, Пелагея вынесла его подышать свежим воздухом. Присела на обтаявшей лавочке у калитки, — хорошо на улице, тихо, тепло, стелются мягкие сумерки. Сидела, покачивая на руках сына и прибаюкивая его. Улицу переходил какой-то человек. Пелагея пригляделась. «Приказчик, Егорий Иваныч...» — екнуло у нее сердце. Он тоже узнал ее и, подойдя, как-то неопределенно протянул:

— А-а...

— Здравствуйте, Егорий Иваныч! — поднялась Пелагея.

— Здравствуй. Сидишь тут?

— Сижу, — улыбнулась она.

— Ну, сиди.

Говорить с ней больше не о чем, и он шагнул к калитке брагинского дома.

— Чего ж к нам, Егорий Иваныч, никогда не заглянете? — спросила Пелагея.

— К вам? — недоуменно переспросил он. — А почему — к вам?.. — И, вспомнив свое посещение времянки, снова неопределенно протянул: — А-а...

Во дворе затявкала собачонка, и Егор... Егорий Иванович отступил на шаг.

— Ты... — обратился он к Пелагее, — пойди Варю мне позови.

Егор Иванович прогуливается, посматривает на окна брагинского дома и думает, как ему лучше сделать: завлечь Варвару, а потом при случайных встречах так же вот протянуть: «А-а...» — да и в сторону? Или жениться на ней? Если бы не брагинский дом, то особых раздумий и не было бы, но вот он стоит на высоком кирпичном фундаменте, под железной крышей, большой, рубленный из хорошего леса, глядит пятью окнами по фасаду на улицу. За домом — сад, а дальше — до самой реки — бахча. Лошадь держат, корову... Старики Брагины — люди квелые. Петр Степаныч на сердце жалуется, одышка одолевает его, и по всему видно, что не долго уже на земле загостится. И старуха под стать ему. Вполне может быть, что Варвара окажется скоро одна в пяти комнатах.

За эту неделю два раза встречался с Варварой, будто сама судьба их сводила. В субботу он шел с завода, а она — ото всенощной, и на перекрестке столкнулись лицом к лицу. Она: «Ой...» А он: «Ах, какая приятность!» И проводил ее до самого дома. В эту среду он зашел в лавочку папиросок купить, а она — леденцов.

«Позвольте сделать мне удовольствие, чтобы вам наилучших конфет преподнесть», — сказал тогда он.

«Ой, что вы, что вы, Егор Иваныч...» — зарделась она.

Он настоял на своем и купил ей фунт шоколадных конфет. И опять проводил домой, вежливо попросив разрешения наведаться к ним в субботу. Вот и наведался.

Пока Варя одевалась, Егор Иванович успел все обдумать и все решить.

— Погода, Варенька, распрекрасная, грех дома сидеть, — встретил он ее у калитки.

— Ненадолго я, Егор Иваныч, вечер уже.

— Так что ж из того? По вечеру и прогуливаться. Орешков погрызть не угодно?.. Разрешите под ручку взять.

— Ой, да что вы! Не надо мне ничего...

— Как кавалер, и желаю удовольствие сделать. Разрешите, пироженным вас угощу?

Варя подумала, что он из кармана пирожное ей достанет сейчас, но он предложил пойти в кондитерскую.

— Ой, стыд-то какой... — совсем зарылась она в воротник подбородком. — Как же так можно, по кондитерским чтоб ходить...

Все «ой» да «ой». Он ей руку пожмет, она опять — «ой...».

Утром Варя пошла к обедне. Затеплила толстую свечку у иконы своей святой — Варвары-великомученицы. Молилась, просила, чтобы помогла дать счастье. А когда уходила из церкви, ее окликнул по-праздничному принаряженный хомутовский бондарь Иван Чекменев.

— Варя!..

Она наморщила брови.

— Чего тебе?

— Мясоед вот опять теперь, Варь... Пойдешь за меня?.. Можно сватов посылать?

— А мне что, посылай.

— Как что? За тобой пошлю, не за телкой.

— Нет, Иван, не труждай себя. Я за дятловского приказчика, за Егора Иваныча, выхожу.

— Заводские в моду пошли?

— Заводские, конечно. А ты думал как?

— Варь... Да ведь я тоже на завод поступлю... Обязательно, Варь... — не знал, чем и как уговорить ее Чекменев. — Им модельщики требуются. Крест святой — поступлю!

Варя посмотрела на него, чему-то чуть-чуть усмехнулась и пошла.

— Варь!.. Постой...

— Что еще?

— Чего ж огрызаешься? Ай и пройтись уж вместе нельзя?

— А иди. Дорога общая, никому не заказана. Мне что! Иди.