Набат-3

Веревочка вилась коротко и привела к Воливачу и Суд­ских. Никто из наушников не рискнул самолично подвер­гнуть наказанию двух ослушников, президенту' лишь на­меками на беспредел в органах. Президент стал глух на ухо и просил говорить громче. Громче никто не рискнул опять же, тогда разгневанная госпожа имиджмейкерша назвала имя Воливача во весь голос. 0lb>ычно она" любила оста­ваться в тени, тихо приворовывала, где сумерки, а шашни вовсе вела в потемках. Не обладая статью царицы Екате­рины, она умудрилась заводить любовников из первых рыжих красавцев, не имея царской хватки, хотела слыть богатейшей и знатнейшей. Л устраивать визг в папиной опочивальне умела знатно, до самой ноты си в пятой ок­таве. Выживший из ума папаша больше всего не любил этот визг и мельтешение перед глазами, раздражающее сетчатку глаза и слизистую оболочку желудка, из-за чего случаются кровоточащие язвы. Ему до чертиков надоело мельтешение, надоели просители и наушники, отчего он поглупел и хотел только умереть спокойно. И не мог. Не давалось ему разрешения предстать перед Божьим престо­лом, будто Всевышний покарал его долгим умиранием, чтобы запечатлел он в сознании порожденное им безобра­зие перед сошествием в самые нижние ярусы ада.

Наблюдая за сказанием своего чада, некрасивого и пло­тоядного, он покорно выслушивал потоки злобы на все и всех. Что не дадено ей стати и тела красавицы. Что се любовники наживают богатства за ночь утех с ней, а по­том смеются в открытую. Что обманывают се везде, те­перь вот и органы вынули из сс кармана миллион. Что некому защитить сс от произвола, а папаша, старый пень, наивно считает, будто бы держит бразды правления дер­жавы прочно, а его всерьез никто не принимает. Л поэто­му страдает она, единственная и первая — имиджмейкер­ша, магесса, принцесса и вообще папесса.

И слезы.

Они прокапывали душу отца до самого дна, а лежи он на половичке — и половичок бы напитался сыростью, чего с детства не любил папаня. Именно влажного половичка. Он мочился под себя в детстве, и мать, спасая от порчи простыни, стелила ему половичок на кровать.

— Ну, хорошо... Хорошо! — подняв руки, рявкнул отец. Это стоило ему больших усилий, и он замолчал надолго. Очень трудно восстанавливался мыслительный процесс, еше хуже речевой аппарат. — Я... велю... органам... разоб­раться.