Набат-3

Альберт Васильевич свернул рабочий день, дал необ­ходимые инструкции, заказал нагреть сауну к 14.00 и выз­вать массажисток Зинку и Люцию, только не Виолу: она потеет быстро...

Яков был кудреват и жаден. Его рачьи глаза хотели больше, чем могли зацепить слабые клешни, и, как ни странно, обзавелся он ранней плешыо. Альберт Василье­вич давно заметил, что плешь появляется у самых отпетых засранцев еще до того, когда окружающие признали в них отпетых засранцев. Таким незабвенно врать и тереться возле чужих денег сам черт велел и помогал выкрутиться. Ложь светилась в Яшиных глазках без ресниц, тельце двига­лось как медузка-крестовик, живо откликаясь на возмож­ность куснуть проплывающий мимо объект. Чем не племя вожака последних комсомольских могикан? Кое-какой шарм в Якове водился: на встречу он привез коробку «Кил­лера» и сушеную японскую каракатицу.

«Явно из подношений просителей». — смекнул Аль­берт Васильевич, но взнос принял с благодарностью.

Сауна у него в Монино была по классу люкс. Нет, не ласковой Вычурностью прельщала она. а грамотностью: осиновый сруб, отделанный изнутри липовой плашкой,' березовые дрова и лечебные травки. Воспитанные минет- чины, пардон, массажистки были ненавязчивы и досягае­мы. В сауне Альберт Васильевич проводил лучшие часы своих раздумий. Не часто кому выпадало попариться вме­сте с Альбертом Васильевичем, и присутствие Якова даже коробило его. Во-первых, Альберт Васильевич считал себя истинным хохлом, высшей расой, как утверждал прием­ный папаня, а во-вторых, не ожидал он увидеть Якова обрезанным. Но Яков-то, Яков был напрочь уверен, что Альберт Васильевич чистопородный жид! Эх, вавилопово смешение племен! По фишки сданы, игра началась, хотя бес снова попутал карты Альберта Васильевича. Так какой хохол не тщится обставит ь еврея?

Неторопливо поковырялись в президентских болячках, расчихвостили Таньку, расхвостали Наинку, расхристали весь президентский взвод и вывели на табло взаимного согласия: до новогодних подарков президент не дотянет. Либо Лебедь клеваться начнет, либо соколы Жириновско­го свару затеют, а еще хуже, если зюгаиовскис стервятни­ки станут примериваться к глазкам бедных евреев.

— Ой, горе, горе, Альберт Васильевич, чистый про- фундис, говорю я вам, — жалился Яков на воробьиную свою участь среди крупных пернатых и поздний взлет. — Как я не хотел уезжать с родины, как просил родителей не увозить меня!

— С той или с этой? — уточнил Альберт Васильевич.

Яков, считая его своим, отвечал, понятно: