Набат 3

— Бизнес — штука тонкая, — взял он себя а руки и изобразил на лице мудрую усмешку. — Я вернусь в Россию и возмещу потерю.

— Разумеется! — ободрил и одобрил хозяин кабинета. — Только в России осталось пока золотое дно. Однако не забывайте о новой опасности.

— Больше не попадусь, — уверил Триф.

— Я не о том, — глядел насмешливо интерполовец. — Помните четырнадцатый параграф соглашения?

— Не помню. Вроде о возможности опциона?

— Абсолютно верно. В этой графе вместе со многими другими вы указывали счета в других банках, куда можно перечислить причитающиеся вам суммы. Многие ваши друзья но несчастью очень обстоятельно сделали это. Теперь вашими тайнами располагают российские секретные службы.

— Вы так считаете? — Ужас подкрадывался к Илье.

— Определенно, — сказал из-за спины другой Интерполовец, приведший Трифа, на чистом русском языке. — Пока вы мудрили с шестерными играми, опытный преферансист сыграл чистый мизер.

3 — 16

Есть у доброй Надежды противная сестра — Злоба. Когда больше нечего надеяться на первую, обращаются ко второй сестре.

Евреи — народ терпеливый, украденное у них оплакивают, но не до такой степени, чтобы озлобиться напрочь. К сожалению, среди компании, поддавшейся на хитроумную операцию Воливача и Судских, оказались двое, и не евреев, кто отнятое у них считал своей собственностью, и хотя сами украли это у других, но не видели в этом повода для кровной мести.

Кто не хаживал за Моисеем по пескам, тот не ведает, сколь ничтожный песок в жизни деньги, и лишать себя из-за их отсутствия покоя — зряшное дело. Можно заработать деньги, умно выманить у других, украсть можно, было бы здоровье.

Эти двое не являлись русскими, кстати, некая смесь, из ближнего окружения президента, может быть, из дальней родни. Эти двое — подруга имиджмейкерши президента и братец подруги. Обули их на двести тысяч баксов. Запасных лабазов они не завели и лишились многого. Надо понимать их отчаяние, и все же это не повод от сестрицы Надежды перебегать за помощью к Злобе, не они зачинщики: с их подсказки госпожа имиджмейкерша переправляла ввиду наступающих холодов свой зеленый «лимон» в Швецию. Вот это уже швах дело, это уже ярость — как можно посягнуть на собственность принцессы, как можно обобрать государственно озабоченную женщину?

Миллион долларов не иголка, и озабоченные мужчины из ближайшего окружения папаши принялись выяснять, кто же это такой умный нашелся, кто бесцеремонно провел чуть ли не антигосударственное карапчи?

Веревочка вилась коротко и привела к Воливачу и Судских. Никто из наушников не рискнул самолично подвергнуть наказанию двух ослушников, президенту лишь намекали на беспредел в органах. Президент стал глух на ухо и просил говорить громче. Громче никто не рискнул опять же, тогда разгневанная госпожа имиджмейкерша назвала имя Воливача во весь голос? Обычно она любила оставаться в тени, тихо приворовывала, где сумерки, а шашни вовсе вела в потемках. Не обладая статью царицы Екатерины, она умудрилась заводить любовников из первых рыжих красавцев, не имея царской хватки, хотела слыть богатейшей и знатнейшей. А устраивать визг в папиной опочивальне умела знатно, до самой ноты си в пятой октаве. Выживший из ума папаша больше всего не любил этот визг и мельтешение перед глазами, раздражающее сетчатку глаза и слизистую оболочку желудка, из-за чего случаются кровоточащие язвы. Ему до чертиков надоело мельтешение, надоели просители и наушники, отчего он поглупел и хотел только умереть спокойно. И не мог. Не давалось ему разрешения предстать перед Божьим престолом, будто Всевышний покарал его долгим умиранием, чтобы запечатлел он в сознании порожденное им безобразие перед сошествием в самые нижние ярусы ада.

Наблюдая за сказанием своего чада, некрасивого и плотоядного, он покорно выслушивал потоки злобы на все и всех. Что не дадено ей стати и тела красавицы. Что ее любовники наживают богатства за ночь утех с ней, а потом смеются в открытую. Что обманывают ее везде, теперь вот и органы вынули из ее кармана миллион. Что некому защитить ее от произвола, а папаша, старый пень, наивно считает, будто бы держит бразды правления державы прочно, а его всерьез никто не принимает. А поэтому страдает она, единственная и первая — имиджмейкерша, магесса, принцесса и вообще папесса.

И слезы.

Они прокапывали душу отца до самого дна, а лежи он на половичке — и половичок бы напитался сыростью, чего с детства не любил папаня. Именно влажного половичка. Он мочился под себя в детстве, и мать, спасая от порчи простыни, стелила ему половичок на кровать.

— Ну, хорошо… Хороню! — подняв руки, рявкнул отец. Это стоило ему больших усилий, и он замолчал надолго. Очень трудно восстанавливался мыслительный процесс, еще хуже речевой аппарат. — Я… велю… органам., разобраться.

— Кому ты чего скажешь, если сам Воливач украл у меня эти деньги! — топнуло нетерпеливое чадо ногой. — Должен Совет Безопасности разобраться с ним! А ты пока расчухаешься — год пройдет, я сама велю разобраться!

— Тогда… шта… зачем я… тебе?