Набатное утро

Между тем княжий подручный Ратмир, родом переяславец, годами юнее даже самого князя, неотлучно находился верстах в двадцати от Городища, на пути, который ведет не в Низовскую землю, а к граду Витебску, что стоит на реках Двине и Витьбе. Витебск, город торговый, богатый, полки тестя в нем поближе, чем стольный Владимир с грозными ратями отца.

Каждый день до заката Ратмир гнал вестника с виноватыми словами: еще нет. Александр Ярославич смирял досаду и, подумавши, велел тешить свеев с утра пораньше соколиной охотой. Соколиная охота ценилась чрезвычайно. За хорошо обученного сокола или боевого кречета можно было выкупить знатного пленника. Драгоценную птицу подносили в дар королям и ханам. Воспитывали и обихаживали крылатых бойцов специальные сокольники, ревниво передавая мастерство от отца к сыну. Ибо даже поймать сокола, когда он сидит на гнезде во время линьки, надобна немалая отвага и уменье.

Свейские послы, которые с вечера совсем уже было порешили требовать ответа и, едва рассветет, снаряжаться в обратный путь, отложили отъезд...

А близко к полудню прискакал единым духом на сменных лошадях Ратмир, выдавил из задыхающихся уст долгожданное слово:

— Плывут.

Светлый упорный взгляд князя заблестел. И тотчас все вокруг закипело в действии! Александр Ярославич был из тех людей, что одним своим присутствием взбадривают и словно усиливают человеческие чувства.

Помощь витьбичей

За неделю перед тем вечерняя трапеза в доме богатого витебского купца — кожемяки Олексы Петриловича запаздывала. Ждали старшего сына Грикшу с вестями из Новгорода.

Божьей милостью или по другим причинам Витебск оставался пока в стороне от кровавых дорог, проложенных многоплеменным войском, которое закрепило за собою на Руси название татар. Вставая по утрам, солнце приносило с востока худые вести.

Но и закатные межи не обещали покоя. Торговля Олексы Петриловича зависела от того, что случается в мире; он и старался обо всем проведать вовремя.

От сына Олекса хотел знать про здоровье новгородского князя Александра Ярославича, которого уважал. Не будь в Новгороде такого твердого умом и удалого на руку князя, псы ненасытные — рытори закрыли бы мечом путь к морю, русский водяной ход, — а что тогда останется делать им, торговым людям, да и всему Витебску?! Будто жилу резали.

— Отче! Грикша прибыл! — взвизгнула Олёница, сноха.

Ветер прошел по горнице от разлетевшегося в беге сарафана — метнулась к двери, чтобы поскорее увидать мужа: на людях низко поклониться, а в сенях жарко прильнуть к нему.

Олекса сдвинул брови, потому что хоть и понимал женское нетерпение, но и сам был сейчас нетерпелив на новости. Однако промолчал, только кивнул на стол жене, отершей радостную слезу при виде старшего сына — такого румяного, статного, с волосами поперек лба, чуть потемневшими от пота.

Все сели за стол, покрестясь. Олекса сам резал каравай, раскладывая ломти по чину: сыновьям Грикше и Онфиму, невестке Олёнице, слуге Ретешке, да Лихачу с Полюдом, кожемякам, да Матвейцу-скотнику, да девке-холопке. А хозяйка метала из печи горшки с упревшим горохом, вареной говядиной и брюквой с кореньями...

— Ну, пошли в камору, — сказал отец, обтирая рот. И строго приказал домашним: — Нас не кликать, в камору не заходить.

Там он сел на ларь с тайным запором, придвинулся ближе к прорезному окошку, откуда низким лучом светило косое солнце, и, развернув берестяной свиток, что подал сын из дорожной сумы, стал читать вполголоса письмо своего новгородского торгового товарища. В отличие от юнца Онфима, Грикша был посвящен в дела отца. И стоял теперь в задумчивости у низкой притолоки. То, что ему удалось разнюхать в Новгороде, было чревато опасностями и для них, витьбичей. От недавнего неурожайного года, когда сосед соседу хлеба не уломит, новгородцы, видать, уже оправились. Правда, против витебских цены во всем дороже; кожевенный товар сразу пошел в ход.

Татарских сборщиков он там не видел, хотя по другим городам они рыщут. С Литвою князь мирен.

Всем ведомо: с племянником сильного Миндовга Товтивилом, что сел ныне в Полоцке, они свояки по женам, полоцким княжнам сестрам Брячиславнам. Против немцев по Чудскому озеру и на Неве-реке у него стоят дозоры. («Добро, добро, — бормотал Олекса, — от рыторей заслон надо крепкий держать».)

Встретил нежданно Грикша у Неревского конца Егана Кинота, мунстерского купчину, старого знакомого. Тот велел кланяться, передавал особый поклон от жены своей госпожи Кристины. Будто серьги с зернью витебского мастера носит она по сей день на удивление и зависть прочим дамам.

— Хитрит немец, — усмехнулся Олекса. — Про серьги госпожи Кристины сказал, чтоб про другое смолчать. Любо знать, что у него задумано? И не повредит ли в чем нам немцево хитроумство?

В каморе быстро темнело. Просмотр записей за купленный и проданный товар Олекса отложил до утра. Грикша, степенно поклонившись, ушел к своей Олёнице в собственный дом, срубленный ему недавно на отцовской усадьбе.

***