Набег

Весла замерли, течение развернуло драккар бортом к волне, закачало. Парус всплеснул и забился, словно в судорогах. Но никто не обратил на него внимания. Все смотрели вперед, на выстроившиеся в ряд возле берега корабли эрулов.

— Великий Один, сбереги детей твоих… — прошептал Гримли, а у Сигурда сдавило грудь и сердце сжалось, словно кто-то невидимый стиснул его в огромной ладони.

Корабли Рагнара качались на волнах черными воронами, а с них на берег в полной тишине спускали обмотанные полотнищами тела.

Одно, второе, третье…

Укладывали на берегу, все удлиняя и удлиняя погребальный ряд.

Головной драккар Красного конунга стоял чуть поодаль от прочих. На нем, единственном, не были спущены сходни.

— Предатель… — прошептал позади Сигурда Маркус, высокий, с маленькой головой и длинными, как две жерди, ногами воин из Вика.

— Кто? — хором удивились Сигурд и Гримли. Обернулись, не сговариваясь.

— Убить… Убить всех…

Голос Маркуса дрожал, на щеках проступали пятна румянца. Волосы на висках воина слиплись от пота, а из ворота на груди проглядывал край темного, похожего на синяк, пятна. Большие руки Маркуса подергивались, глаза блестели. Неожиданно он вскочил с сундука и захохотал, запрокидывая голову и нелепо встряхивая длинными руками.

— О, Боги! — сказал Сигурд.

— Боги тут не помогут. Самим надо, — откликнулся Гримли и вытащил меч…

За шесть дней пришлось убить восьмерых хирдманнов. Болезнь вползала в их тела одинаково — их охватывал нестерпимый жар, который изливался постоянным потом, кожа покрывалась синими пятнами, губы сохли и трескались, в головах зарождалось безумие. Одни принимались смеяться и плясать, выкрикивая какие-то невнятные слова, другие стенали и плакали жалуясь на боль и огонь, разгорающийся в их животах. Двое пытались разорвать кожу на груди, чтоб вытащить оттуда болезнь, а один сам прыгнул за борт, испугавшись хлопнувшего над головой паруса.

Теперь мертвецов уже не хоронили — просто выбрасывали за борт, надеясь на милость великого Ньерда. За шесть дней юный хевдинг похудел и осунулся, его лицо приобрело землистый оттенок, а речь уже не была столь уверенной, как раньше.

Корабли эрулов виднелись недалеко от драккара Рюрика, но близко не подходили. То ли опасались болезни, то ли просто не было нужды. Иногда Сигурд замечал, как с них в воду сбрасывают тела мертвых. Раздавался тихий всплеск, волны всхлипывали над своей добычей и проглатывали ее, признательно облизывая черные борта. В одну из ночей Сигурд увидел на воде огонь. Испугавшись, что безумие поглотило и его, бонд вцепился в мешочек, подаренный Аишеи, вытаращился на пламя. Остальные тоже собрались подле борта, — глазели на пылающую воду, переговаривались.

На рассвете они обнаружили останки одного из снеккаров Рагнара. Корабль догорал, уйдя кормой под воду и вздымая к небу искусно вырезанную из дерева змеиную морду.

— Если болезнь погубит еще пятерых в хирде, мы сделаем то же самое, — сказал Рюрик.

Все согласились. На самом деле умирать всем вместе от неведомой хвори было ничуть не лучше, чем попытаться сбежать от нее поодиночке, прыгнув в холодные воды моря, а ее саму спалить вместе с кораблем.

В тот день заболели четверо. Их тела отправили Ньерду.

Ночью никто не спал. Ждали пятого.

Совсем рядом были острова Фризии, Сигурд часто видел их в туманной дымке, темные, величаво плывущие мимо, но гребцов осталось мало, страх и усталость сковали руки, и драккар просто дрейфовал, подчиняясь воле прибрежных волн.

Ночью чайки, кружившие над головами хирдманнов, угомонились, расселись на выступах береговых скал, освобождая место звездам и лунной дорожке, расчертившей спокойное море надвое. Сигурд смотрел на звезды и вспоминал. Он хотел вспомнить все, что пережил, все, что увидел и понял за свою не самую долгую жизнь. Он не сомневался, что к утру непременно появится роковой пятый. Он вспоминал Каупанг, верного толстяка Дага, своих ласковых жен. Вспоминал отважного Кьятви, песенника Тортлава, желтоглазого Харека, молчаливого Бьерна, надменную Гюду, маленькую колдунью Айшу… Звезды плыли перед его глазами, превращались в знакомые лица, взирали с высоты на его беспомощность. В памяти звучали голоса. Грубые, насмешливые, ласковые… Иногда, перебивая их, в уши пролезали иные, настоящие, голоса — некоторые из хирдманнов обращались к Богам. Кто — с последним словом, кто — с просьбой. Сигурд старался не слушать их. По привычке теребил подаренный Айшей оберег, погружался в воспоминания… От мешочка приятно пахло травами, мятой, хвоей…

«Бери, Айша не каждому делает подарки…»— пробубнил голос Кьятви.

На самом деле колдунья не была щедрой на дары. Такие травяные мешочки Сигурд видел лишь у немногих в хирде. У Волка, Бьерна, Рюрика…

У Рюрика?

Сигурд сел, сдавил мягкую ткань мешочка.

«Если ночью положишь его под голову, то к утру уйдут все печали, а если повяжешь на шею или проглотишь из него хоть немного, то даже самая сильная порча обойдет тебя стороной», — вспомнилось напутствие Айши.