Набег язычества на рубеже веков

Мне сегодня легко так дышать.
Замер день за усталым порогом.
И, презрев печаль и тревогу,
Ниспослал тишины благодать.
Там за городом скошены нивы,
Пахнет травами парко земля.
Над лесною сосновою гривой
Слышен говор живого ручья.
Зреет снова лесная малина.
В царстве августа много щедрот,
Наливается соком рябина.
Янтарём в сотах светится мёд,
Этот сок, этот цвет, этот мёд
Нам никто никогда не вернёт.

Так заканчивалось лето, в котором не пришлось Серёже отдохнуть. Так наступала неотвратимо последняя наша осень. Впервые мы не встретили вместе Новый год. Как он верил! Как он хотел жить! Он улетал в Крым за надеждой. Упрямый, категоричный, он, как ребёнок, отвергал все «против». И всё-таки он вернулся. Вернулся, чтобы проститься с нами, чтобы всё-таки встретить Новый год, 13 января по старому календарю, в кругу семьи, ещё раз увидеть своих любимых внучек Сашеньку и Машеньку.

Он умирал в страшных муках в полном сознании. Иногда, когда забывался, он был похож на обиженного ребёнка, такого родного и беззащитного.

У его изголовья были все родные: мать, дети, любимая внучка Машенька. Иногда, протягивая мне руки, он тихо произносил запёкшимися от крови губами: «Любимая, родная… Дорогие, родные…». Частое дыхание стало затихать уже к 8-ми вечера. В последние секунды жизни, откинув голову набок, он открыл глаза. Взгляд замер. Веки закрылись. И замерло дыхание. Я верю, что он успел меня увидеть. Это было в 8 часов вечера 18 января в канун Крещения.

Трудно поверить, что обретя покой, он лежал с улыбкой на устах.

Горе горькое снами вещими
не изжить.
Друг единственный, мне завещанный,
как мне жить?
Память зоркая, плечи хрупкие,
путь вдовы.
Муки страшные, муки жуткие
принял ты.
Но гряду к тебе вновь невестою,
только жди.
Ты прости меня, что попестую
вешний цвет в полях на пути.
Ты прости меня, что неспешен шаг,
отдаю долги,
Что земной любви не хватает так,
ты прости.
По снегам к тебе в леденящий хлад
добреду,
Вешний нежный цвет сквозь метель и град донесу.
В печали без слёз,
В любви без грёз,
В разлуке без сна,
Гряду к тебе,
Посох в руке,
Знаю, ты ждёшь меня.

2000 год, январь

Постигая время…

Светлой памяти моего мужа Сережи Бураго

Л. Н. Грабовская

Взглянула мельком на часы. Ровно полночь. Медленно сажусь за письменный стол. Неяркий свет матовой настольной лампы, верно служившей тебе столько лет ночью и днем, освещает с обеих сторон и прямо передо мной взгромоздившиеся ряды книг. Перед иконами, тут же на столе, маленький бронзовый подсвечник с двумя свечами, нежно-лиловые застывшие веточки вереска. И чуть выше над столом, на книжных полках, в окружении лиц друзей и родных, смотрящих с обложек книг и фотографий, твой портрет, запечатлевший добрую, знакомую улыбку, с едва уловимой тенью сожаления в уголках рта, и искрящийся теплый свет, льющийся из усталых, прищуренных глаз твоих.

Здравствуй, любимый…

Я осмелилась писать тебе, может быть, в последний раз, заведомо зная, что в небытие писем не шлют и ответа на них не получают. Но наша жизнь многомерна. И кто знает, быть может, ты все же услышишь меня и подашь знак, указуя на то, что осталось мною до конца не осознанным. Стоит ли говорить о безграничном моем одиночестве и печали… Стоит ли числить непреходящие ночи, в которых я по-прежнему пребываю в мучительных поисках ответов на те вопросы, которые сама же себе задаю… Вот уже скоро год, как между нами пролегла Вечность, безграничная и бездонная, как небо, вбирающая в себя всё Время, и одинаково бесстрастная и суровая ко всему, живущему на Земле. Можно ли до конца осознать, что понадобился всего лишь миг, чтобы мы очутились по разные стороны бытия? Всего лишь один миг! И то великое, что совершалось на глазах, запечатлелось в памяти с такой силой и повергло в бездну ночей, и лишило покоя, и легло тяжким бременем невысказанности.