Набережная

Люба(с неожиданной грустью). Вот с этого все и начинается… Сперва летний мусор с пляжа выметают, пустые бутылки, конверты «до востребования», стаканчики из-под мороженого… потом лежаки убирают, тенты, грибы солнечные… в порту вытаскивают на берег прогулочные катера, душа болит на них глядеть — такие беспомощные они, с голым брюхом… На набережной громкоговорители отключают, фонари горят через один, в кафе — стулья вверх ножками… И твою «Эспаньолу» — на висячий замок… Одно слово — «мертвый сезон».

Тетя Зина. До следующего мая, только и делов. Потерпишь.

Люба(печально). То-то и оно, что все опять сначала…

Тетя Зина. А Зойка ваша все писем ждет, надеется?

Люба. Тебе откуда известно?!

Тетя Зина(появляется снизу с авоськой, полной пустых бутылок). Откуда… Весь город в курсе. (Отнесла бутылки в «Эспаньолу».) Большая любовь, на целый сезон хватило.

Люба(агрессивно). Кому какое дело?

Тетя Зина (вновь появляется с пустой авоськой). Студия Горького на съемки приезжала. Высоконький такой, патлы до плеч. Сперва сказал — оператор, потом оказалось — помощник, на побегушках. Любовь до гроба, далее везде. (Едко.) Неужели?

Люба. Ну и что? Не бывает, скажешь?

Тетя Зина. Уж ты-то, кажется, крылышки не один раз опалила…

Люба. Не бабочка, похожу пешком.

Тетя Зина(о своем). Надеялась, Люська в меня пойдет — ни кожи, ни рожи… Так нет, как на грех — в отца. (Невольно поддалась воспоминаниям.) А он такой, я тебе скажу, Любаня, был… Я пока его внимание на себя обратила, семь потов с меня сошло, всю зарплату — на духи, на химию, на маникюр… Спасибо, только месяц встречались, больше я бы материально не потянула. Феликс звали, геолог с Таймыра. Потом, правда, тоже оказалось, что по паспорту — Федосий, я в пансионате случайно узнала, и не геолог, шофер нормальный, но мне тогда, в запарке, какая разница?!.. Люська — в него, один к одному…

На набережную выходит Алена. Ей года двадцать два, это крупная, близорукая и принципиальная толстуха. В руке у нее хозяйственная сумка, набитая доверху книгами: Алена работает в городской библиотеке.

Алена(деловито и бодро). Привет! Воздух — четырнадцать градусов, вода — восемь.

Люба. Где вас носит? Я жду здесь одна, как Каштанка…

Алена. Библиотека — до восьми. Тебе хорошо, сама себе хозяйка, а я — от звонка до звонка. (Без перехода.) Зойке опять письма нет.

Люба. Тебе-то что?!

Алена. А я на почту по дороге заходила, поинтересовалась, Зойка сама просила.

Люба. Радости скрыть не можешь?..

Алена(возмутилась). Я?!.

Люба. Тебе-то никто не пишет, в натуре! Можешь спать спокойно.

Алена. Можно подумать, ей пишут! С августа — одна открытка с памятником Пушкину!

Люба(почти с яростью). Ей есть чего ждать!.. Хотя с твоим-то сереньким веществом этого не осилить. Особенно с твоим вкусом!

Алена(обиделась). Опять, Любка, да? Опять?..

Люба. Сто раз сказано — не носи при твоей фигуре красные брюки! И не завивайся, как чучело в витрине! Когда ты в мелкий барашек, ты страшнее, чем моя жизнь!

Алена. На себя бы посмотрела!

Люба(неожиданно. Как все, что с ней происходит, повеселела). А что? Не первой свежести продукт, другой бы спорил, но если подать под острым соусом… С этим надо родиться.

Тетя Зина(из-за своей стойки, ехидно). С чем это, интересно?

Люба. Врожденный вкус, грация и обаяние. Делай со мной, делай, как я, делай лучше меня. Спешите, пока я живая.

Алена. Посидела б ты с мое в читалке каждый день…

Люба. Книга — лучший друг человека. Особенно, когда других друзей нету. (Тете Зине.) Две по двести, Зина. Двойное, фирма берет все расходы.

Тетя Зина(готовит кофе). Гуляешь?..

Алена(Любе). Неужели Зойка ничего не соображает? Насчет Игоря этого своего мифического?!

Люба(очень серьезно). Ее счастье…

Алена. Просто ты жалеешь ее.

Люба(искренне). За что ее жалеть? За то, что счастливая?

Алена. Ну, такого счастья мне и задаром не надо, спасибо!

Люба. Это, может, я себя жалею. (Неожиданно.) Ты «Бурду» новую обещала, осенне-зимний сезон. Вся надежда — мини опять в моду войдет. Ноги — мой последний шанс.

Тетя Зина(из-за стойки). Поезд ушел, тю-тю, ландыши.

Люба(бодро). Обрежу опять все юбки, загорю ноги, остригусь под сыпной тиф, очки темные в пол-лица, чтоб разрушений не было видно, — начинаем жизнь сначала!