Наблюдения, или Любые приказы госпожи

В нише было темно, и я не видела толком лица мужчины, но он несколько смешался.

— Зонтов? — переспросил он, совсем не сердито. — Ты о чем?

— Сэр, я это должна делать?

Он погладил меня по голове и вздохнул.

— Да, детка. И у тебя замечательно получается. Ты просто не дергайся и… а ну-ка… — Он приспустил мои панталончики поудобнее. — Так-то лучше. Все в порядке?

Я кивнула, надеясь, что в темноте он не видит слез, подступивших к моим глазам. Теперь у меня не осталось ни малейших сомнений в его намерениях.

— Ну вот, — сказал он. — Раз все в порядке, значит, тебе будет почти не больно.

Когда дошло до дела, меня затошнило от одной мысли об огромном грязном шишаке, запиханном в меня, и потому я вообразила взамен него обычный зонт (собственно, боль была такая, будто там и впрямь целый зонт), сложенный мужской шелковый зонт, какие я мастерила бы в лавке, если бы мы туда пошли и если бы она вообще существовала — а до меня наконец начало доходить, что никакой зонтичной лавки нет и никогда не было.

В течение недели я еще пять раз поработала девственницей, с пятью разными джентльменами, и к субботе у нас набралось достаточно денег на дорогу в Чортландию. Сперва Бриджет говорила, что Джо поплывет на одном корабле с нами. А ближе ко дню отбытия она сообщила, что он поехал вперед и мы с ним встретимся в Глазго. В ответ на все уточняющие «когда» и «где» мать не могла придумать ничего лучше «да какая тебе разница».

Кажется, тут-то я и начала подозревать, что история про их с Джо пылкое примирение в порту — неправда. Но я держала пасть закрытой и гнала прочь всякие мысли на этот счет — тогда я не сумела бы объяснить почему, но сейчас думаю, я просто не хотела рвать себе сердце.

После Дублина Глазго показался мне огромным, шумным и полным сумасшедших. В течение первой минуты после высадки с корабля я увидела взрослую тетку, стоявшую на карачках и лаявшую по-собачьи, мужчину, пиликавшего на скрипке из конского черепа, и мальчишку, который со всех сил крутил над головой макрель, покуда из нее не вылетели блестящие кишки, похожие на атласные ленты. Над запруженной народом пристанью простиралось страшное небо в зареве огня и клубах черного дыма, которые словно вырывались из самых врат ада, но в действительности исходили из литейных цехов за рекой. И думаете наш славный, по уши влюбленный Джо Димпси встречал нас на причале с распростертыми объятиями и лучезарной улыбкой? Черта с два.

Мать наняла комнату на Стоквелл-стрит рядом с канатной мастерской и первые несколько дней провела за розысками Джо. Она обегала все ипподромы, все кабаки, все игорные притоны и танцевальные залы, а когда поиски ничего не дали, поместила в «Геральд» объявление с обещанием денежного вознаграждения за любые сведения о местопребывании Джо Димпси. Но никаких известий не поступило.

Через неделю у нас закончились деньги, и мать отправила меня на заработки. Сама она переходит на неполную занятость, заявила она. Она годами пахала на износ, чтобы накормить и одеть меня. Раз я все равно уже не целка, теперь настала моя очередь ежедневно приносить домой денюжку, а она будет присоединяться ко мне только под настроение.

С того дня все мои мысли и чувства были словно заперты в моей груди, теснились там, не находя выхода и затрудняя мне дыхание. Но другой жизни я не знала, поэтому загоняла сомнения глубоко внутрь и делала что велят. Кроме того, я страшно боялась матери.

Со временем она научила меня разным изощренным приемам нашего ремесла (уверена, вы меня простите, если я не стану их описывать) и вскорости ухитрилась разместить заметки о нас обеих в каталоге под названием «Веселые дамы Глазго», имевшем подпольное хождение в городе. Я там была отрекомендована как «Розанчик, прелестная юная отрочица (полагаю, она имела в виду „отроковица“), которая, несмотря на свой нежный возраст, любит поиграть на беззвучной флейте и владеет инструментом мастерски». Себя же мать описала следующим образом: «Пышнотелая красавица Елена Троянская, чьим выдающимся достоинствам не найдется равных ни в этом мире, ни в том».

Вскоре мы стали такими же постоянными персонажами на городских улицах, как местные девушки — в любом случае большинство из них тоже перебрались сюда из Ирландии, а потому у нас нашлось много общего. Суббота и понедельник были прибыльными днями, поскольку по воскресеньям действовал сухой закон и народ в порядке компенсации напивался вусмерть накануне и на другой день. Но все девушки отчаянно соперничали за клиентов, и если ты не была сногсшибательной красоткой или не предлагала какие-нибудь «особые» услуги, заработать на жизнь было трудно. Тем более что моя мать пила как лошадь. В скором времени нас вышвырнули со Стоквелл-стрит за неуплату аренды, и в конечном счете мы оказались в подвальной комнатушке на Гэллоугейт. Жили там, слава богу, только мы двое, но в подвале зимой и летом стояла холодная сырость, и одежда покрывалась плесенью, стоило ее снять хоть на минуту. Единственный способ согреться, часто повторяла Бриджет, это дерябнуть еще рюмашку.