Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта»

Похоже, что автор вот-вот прибегнет к старому трюку – злодеем кажется самый на вид безобидный персонаж. <…>…вваливается <…> полицейский и докладывает, что труп исчез. <…> «Мне кажется, – говорит старина Носбэг безмятежным голосом, – я смогу кое-что объяснить». Медленно и аккуратно он снимает бороду, седой парик и темные очки, и перед нами предстает Г. Эбсон. «Видите ли, – говорит мистер Эбсон с виноватой улыбочкой, – быть покойником никому неохота» [Набоков 2014: 116].

Точно так же, как Альберт в начале пьесы Стоппарда кажется убитым, но вновь появляется к финалу, когда Магнус сбрасывает маску, Г. Эбсон воскресает из старины Носбэга. Поскольку имя Г. Эбсон – это перевернутое Носбэг и поскольку Носбэг присутствует, когда полицейский объявляет об исчезновении трупа [Набоков 2014: 115], мы можем увидеть в нем комическое воплощение духа мертвого Эбсона, призрак короля Гамлета в фальшивой бороде[78].

Как и в «Хаунде», все действующие лица в «Призматической оправе» наделены двойными идентичностями:

Постепенно выясняется, что все постояльцы так или иначе друг с другом связаны. Старая дама из третьего номера оказывается матерью скрипача из одиннадцатого. Романист, занимающий комнату на фасадной стороне, – в действительности муж молодой особы из комнаты на третьем этаже окнами во двор, а скользкий студент-искусствовед – ее брат. Обнаруживается, что импозантный круглолицый господин, такой со всеми учтивый, – дворецкий привередливого старика полковника, который сам не кто иной, как отец скрипача. Следующая стадия переплавки: студент помолвлен с маленькой толстушкой из пятого номера, дочерью старой дамы от предыдущего брака [Набоков 2014: 114].

Эта «переплавка» жильцов в семью, сама по себе – пародия на «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи (1934), связана с переплавкой реального мира критиков в вымышленный триллер в загородном доме из пьесы Стоппарда. Переплавка в «Призматической оправе» продолжается:

И когда выясняется, что спортсмен, чемпион по теннису среди любителей из номера шестого – брат скрипача, романист – их дядя, а старая дама из третьего – жена сварливого полковника, невидимая рука стирает цифры с дверей, и мотив пансиона безболезненно и гладко переходит в мотив загородного дома со всем, что из этого следует [Набоков 2014: 114–115].

Что «из этого следует»? Как сформулировал стоппардовский критик Мун, репетируя рецензию на триллер, который мы смотрим, «внутри жестко очерченных рамок того, что на определенном уровне представляется уик-эндом в загородном доме (несомненно насыщенный смыслом символ), автор раскрыл перед нами – не побоюсь этого слова – человеческую участь…» [Стоппард 2001: 251–252]. Набоков в начале своего изгнания много жил в берлинских пансионах. Мы вполне можем представить его себе похожим на Федора Годунова-Чердынцева в «Даре», – как он вспоминает семейные летние радости детства, лежа на кушетке в съемной комнате. Этот образ возникает в продолжении абзаца: