Набор фамильной жести

Все получилось ужасно, скверно, гадко. Она, в сущности, хамски поступила с больным и, возможно, совершенно одиноким человеком. Паша очень боялась, что старушка сейчас откроет дверь и будет звать ее обратно, но все равно была вынуждена секунду помедлить, соображая, в какую сторону идти. Эти ужасные темные коридоры, напоминающие лабиринт Минотавра.

Шурх, шурх, шурх… От смутно знакомого звука у Паши похолодело в животе. Из-за угла вышла призрачная фигура и, видимо тоже заметив Пашу, остановилась. Если она сделает в ее сторону хоть шаг, если только стронется с места… Паша нервно дернулась, и призрак тоже дернулся и скользнул в одну из дверей. Ну вот, напугала себя и кого-то из старичков. Только почему они ночью расхаживают по коридорам?

Паша почти ползком спускалась по лестнице, нащупывая ногой ступени и обеими руками держась за перила. Она думала только о том, чтобы не оступиться, потому что ни о чем другом думать просто не хотела, да и не могла – голова и в самом деле наливалась тупой тяжестью. Что-то было не так. Ах да, она забыла свои тапки-скороходы в комнате у тетушки Метелицы. Ну и черт с ними, с тапками. Завтра она уедет отсюда.

Комната, в которую Паша вернулась, и в самом деле напоминала келью, а еще больше склеп: жесткая кровать под серым одеяльцем, холод, исходящий даже от стен. Нужно перетерпеть только одну ночь, а потом Паша постарается забыть все это, как страшный сон. Она постояла, прикидывая, как бы запереть дверь изнутри, но скоро сообразила, что подобное здесь просто невозможно. Села на кровать и обхватила себя руками, стараясь сдержать вдруг охвативший все тело озноб. Пожалуй, она не отказалась бы от маленького костерка, чтобы греть руки над жарким пламенем и ждать утра. Недаром Николаша так боится пожара – здесь подобные мысли сами лезут в голову.

Да, пансионат она, может, и позабудет, а старушку вряд ли. И как же та сказала, что-то вроде… «Прошка, не уходи». Зачем назвала ее этим глупым именем?

Сколько времени Паша в оцепенении просидела в темноте – час, два, больше, она не знала. То есть вначале она все-таки попыталась прилечь, но почувствовала, что не в состоянии лежать неподвижно, и снова села. Если вот так едва заметно покачиваться, то еще можно как-то терпеть все это. В окно заглядывала круглолицая равнодушная луна, заливая комнату холодным голубоватым светом. Паша натянула на себя свой маленький пестрый свитерок, теперь оказавшийся как никогда кстати, а сверху еще укуталась тощим одеяльцем.

Ну вот, она сидела и покачивалась, и лес-сад за окном тоже слегка покачивался. Вдруг Паше почудилось, что что-то шевельнулось в темных кустах, и она даже перестала дышать. Собака? Странная собака, которая ни разу не залаяла. Хотя все правильно – в сумасшедшем доме и сад тоже должен быть немного сумасшедшим, и его обитатели, если таковые имеются.

Паша все еще продолжала всматриваться в черные тени, когда в дверь кто-то поскребся. Она испуганно подумала: «Надо же, точно собака!» Собака не стала дожидаться приглашения и вошла. Уж лучше бы это и в самом деле была она.

Яга юркнула в комнату – как к себе домой, неприязненно подумала Паша, – что-то держа перед грудью. С этим чем-то она осторожно, но быстро прошла дальше, и теперь Паша разглядела, что нос Яги почти уткнулся в стоявший на тарелке стакан, наполненный темной жидкостью.

– Чай, – коротко провозгласила ведьма, хотя у нее это получилось как «щай», и поставила тарелку на тумбочку, затем покопалась в кармане халата и достала… конфету. Паша смотрела на чайную церемонию в оцепенении, она готова была услышать ругань, упреки, но только не это.

– Пей, пока горячий! А то тута холодна, – приказала Шура. – Солений-варений нету, а щай хороший, цейлонский. Конфета одна, на всех не напасесся, и без выкрутасов мне тута.

Это был «жест доброй воли» или шаг к примирению, если Паша хоть что-то понимала в тонкостях дипломатии. Оказывается, она ужасно хотела пить, поэтому осторожно взяла горячий стакан и поднесла к губам. И в самом деле, пахло хорошим чаем. А она думала, что Яга приготовила ей зелье. Вот бы еще она исчезла.

Между тем Шура и не думала уходить. Пока Паша маленькими глоточками с удовольствием пила, она суетливо поправила платок, ни на йоту не улучшив этим свою внешность, затем что-то невидимое смела с пустой тумбочки и, наконец, достала из кармана очередной гостинец. То есть это Паше показалось, что вдруг подобревшая Шура извлекла из своих запасов еще и кусок сахара, и она отрицательно помотала головой – это было уже слишком.

– Читай давай, нечего тута… – свирепым шепотом скомандовала Шура, отобрала у Паши полупустой стакан и сунула ей в ладонь сложенную в несколько раз записку. Теперь Паша даже не дрогнула. Она подошла к окну и развернула листок.

На каком-то жалком клочке бумаги карандашом были выведены крупные корявые буквы: «Прошка ты миня ниправильна паняла жду и все обисню. Захвати сигареты». И подпись: «твая тетя».