Набросок

Проснулся я поздним утром. Рывком приподнялся на постели и огляделся. Большая чистая комната — две кровати, окно между ними, стол, пара стульев, на столе моя сумка с вещами и многострадальный шлем. Я поднялся и осмотрел вещи. Постель на второй кровати выглядела нетронутой, мои вещи хоть и были беспорядочно сложены в сумке, но выглядели непострадавшими. Подняв сумку, я обнаружил несколько местных крупных банкнот, начал догадываться, что произошло. Собрал заново развалившуюся подзорную трубу и огляделся, но ожидаемо ничего не обнаружил. Надо идти вниз.

Хозяин заведения был верхом услужливости и учтивости. Он сообщил, что госпожа отбыла рано утром, едва начало светать, велела меня не беспокоить, на словах ничего не передавала. В нашей прежней комнате уже все прибрали, погибшего слугу скелле похоронили. Два других тела госпожа велела отнести за забор к лесу, что она там делала, он не знает, но когда она ушла, то его люди нашли на месте только большую лужу воды. Сейчас уже все высохло — он проверял. Кузнец у них есть, через дорогу, и он сделает все, что я попрошу, — платить не надо. Для него большое счастье — услужить такой госпоже. Счастье этого упитанного господина возросло, похоже, еще выше, когда я попросил его собрать мне провиант. Уже даже не пытаясь предлагать плату, я позавтракал и отправился через дорогу. Мне нужно было наточить мой нож для бритья, а у меня ничего для этого не было.

Занимаясь суетой сборов, я все время чувствовал беспокойство. Поступок скелле при желании можно было объяснить — свою миссию я выполнил, от преследования мы избавились, впереди были долгие и, вероятно, непростые разборы полетов. Нахождение под ее покровительством беглого приговоренного к смерти дикаря явно осложнило бы эти разборки. С ее точки зрения, мне она ничего не должна. Вон, даже денег оставила. С моей — все выглядело много сложнее. Во-первых, этому человеку я доверился, я рассказал ей первой свою историю. Во-вторых, я сражался за нее и считал, что дважды спас ее от смерти. Что же я получил? Довольно крупную сумму наличности? Кстати, и не такую уж крупную, чтобы, скажем, жить, не зная забот, хотя бы дней двадцать в Саэмдиле. Ах, да! Мне дали выспаться, собрали немного продуктов и наточили нож бесплатно. Насколько я понимал местные правила, за нападение на скелле на территории гостевого двора последняя имела законное право уничтожить двор вместе с хозяином. Так что хозяин двора получил даже больше, чем я.

Конечно, я вырос в другом мире и с другими ценностями. В моей голове не сидел бухгалтер со скрупулезным подсчетом дебета и кредита. Но, несмотря на это, я чувствовал обиду — можно же было хотя бы объясниться! Я по-своему верил в бога. Не в том смысле, что на небе сидит бородатый дядька и рулит мирами. А в том, что я чтил подвиг человека, который пошел на смерть ради других людей! Причем ради всех людей — и хороших, и плохих, и грешников, и праведников! Он пожертвовал всем, что у него было, за людей, которых даже не знал! В наше время, когда родитель зачастую не может пожертвовать маленьким кусочком своей жизни, своего времени даже на родного ребенка, когда тот, положим, просит его поиграть, начинаешь по-настоящему ценить бесконечность подвига такого человека. Я знал — не по учению, а по своему собственному убеждению, — что такой человек не мог не уметь прощать, ведь он любил всех! И я прощал другим многое, хотя меня за это часто и упрекали. Но еще я был русским, и для меня был один непростительный грех. Нет, я знал, что бог простил бы и его, но я не он. Я не могу простить предательство. И именно это вызывало мое беспокойство. Я доверился ей — она меня бросила. Это было настолько невозможно для меня лично, что я был уверен: есть какие-то обстоятельства, о которых я не знаю, какие-то нюансы, которые не учитываю. С другой стороны, могла бы просто убить. Это ей даже зачлось бы, может быть. В конце концов, я пришел к тому, что не вправе судить — я здесь не просто чужой, а чужой, который местных порядков, реалий и культуры не знает, даже местным языком владеет с трудом. У меня до сих пор был сильный акцент, да и лексика ограничивалась сугубо бытовой.

Когда я покинул гостеприимный дом, время близилось уже к первому обеду. Мне объяснили, что до следующей станции один дневной переход на телеге, так что я вполне мог рассчитывать быть на месте дотемна.