Набросок скомканной жизни

Матвей залпом выпил виски и протянул стакан официанту. Журналистка приблизилась, с вежливой улыбкой протянула руку:

— Ну здравствуйте! Я очень рада, что вы согласились на интервью! Говорят, вы не очень-то общительны с моими коллегами.

Матвей вяло сжал её пальцы, бесцеремонно оглядывая с ног до головы. Кукла Барби, надевшая строгий деловой наряд и очки в толстой оправе со стразами. Белокурые волосы, скрученные в тугие кудри, голубые глаза, накрашенный светлой помадой аккуратный ротик — Кира Пастернак была чудо как хороша. Не так эффектна, как брюнетка Нелли, но невероятно красива и грациозна. Пожатие её твердых сильных пальцев немерено удивило его — обычно так здороваются мужчины, а не молоденькие блондинки.

Матвей, наконец-то, собрался с мыслями и выдавил:

— Рад знакомству… Но хотел бы знать, откуда у вас мой телефон?

— У меня много связей, — загадочно улыбнулась Кира. — Не буду же я сдавать своих информаторов!

Ее голос заворожил Матвея. Нежный, тихий и глубокий, с бархатным тембром, словно блондинка позаимствовала его у своей мамы. Но голова, обнятая алкоголем, не стала задерживаться на данном несоответствии. Матвей галантно поцеловал её кисть и жестом пригласил следовать по центральной аллее:

— Давайте тогда уже начнём.

— Давайте, — согласилась Кира. — Только дойдём до одной из ваших картин.

Да без проблем! Матвей взял девушку под руку, подлаживая свой неровный шаг под мерный стук каблуков. Кира пояснила:

— Я пришла сюда на два часа раньше, чтобы всё увидеть и разложить по периодам. И нашла в вашем творчестве три чётко раздельных момента.

— Интересно, продолжайте! — Матвей был ей благодарен уже за то, что она ни разу не употребила слово «концепция».

— Вот здесь второй период, назовём его хаотичным.

Кира лёгким жестом указала на одну из картин мэра — чёрное поле с белыми крапинами, словно негатив далматинца. Пятна были неравномерными по величине, форме и скученности. И где-то на краю картины зеленело одно пятнышко, маленькое, жалкое и круглое. Матвей прекрасно помнил, как «писал» эту картину, — с размаху стряхивал краску с широкой малярной кисти на вымазанное чёрным полотно. Мэр долго рассматривал картину, потом заявил, что влюблён в зелёную точку, и заплатил бешеные деньги за четыре минуты трясучки.

Матвей важно кивнул, поддакивая:

— Это был момент метаний и неизвестности.

— Я понимаю вас, — кивнула Кира. — Художник не может быть счастливым. Он должен постоянно быть в поиске счастья.

— Любой артист, не только художник.

— Как вы начали писать в данном стиле?

— Как все, наверное… Просто решил выразить всё, что творилось в моей душе, через краски… И самое главное, что люди видят каждый своё в каждой картине!

Матвей плёл откровенную чушь, чтобы впечатлить красавицу умными речами. Кира кивала головой в такт его словам и только понимающе улыбалась.

Так, мило болтая о философских вещах, они прошли мимо более поздних картин, которые Кира окрестила «осознанными», на что Матвей согласно закивал и вякнул про стабильность жизни и искусства в тот момент. Кира потянула его дальше, и внезапно они оказались в закутке, где организаторы выставки разместили восемь рисунков карандашом. Журналистка в задумчивости остановилась перед одним из рисунков, поправив очки, и Матвей услышал вопрос:

— Меня очень интересует, куда подевался Матвей Белинский, который рисовал так чувственно и в таких деталях женскую натуру?

Матвей нахмурился. Идиотский вопрос. Он здесь, просто поменял направление в творчестве. Не без помощи женщин, управляющих его жизнью.

Кира взглянула на его руку, дрожащую мелкой дрожью на её локте, и спросила участливо:

— Очень хочется выпить? А не дают!

Матвей глянул на нее исподлобья и увидел, как она достает из своей сумочки плоскую флажку и протягивает ему:

— Ваш любимый Джек.

Поколебавшись, он решил-таки отпить глоточек. Кира сочувствующе улыбалась. Матвей огляделся по сторонам — никого, в этом углу было пусто, никто не смотрел на изящные рисунки, предпочитая аляповатые цветастые мазки. Он отвинтил крышечку фляжки и сделал глубокий долгий глоток, аж голова закружилась.

Кира придержала его за локоть и шепнула:

— Вот сюда! Тут лестница, никто не войдет!

В бесшабашном пьяном угаре — «Джек» из фляжки подействовал мгновенно — Матвей последовал за молодой женщиной на пожарную лестницу. И в один момент словно выключили свет в голове. Стало тяжело двигаться и соображать, и Матвей просто-напросто обмяк в сильных руках журналистки…

* * *

Пробуждение было странным. Кто-то весело напевал над ухом, шумел газ в колонке, в старой допотопной колонке, которую везде уже сменили на модерные бойлеры… Песенка, неразборчивая, но такая знакомая, заныла отчаянной болью в груди. Сердце билось чуть быстрее обычного, голова была размером с большую подушку, какая была у бабы в деревне, такая вечная добротная подушка в двух чехлах, набитая до отказа гусиным пухом. Именно так Матвей всегда и представлял, «что-бы-было-если-бы» он сунул голову внутрь подушки. Он с трудом сглотнул, убирая из ушей затычки из воздуха, и песенка сразу стала яснее. Пела девушка.