Читаем Начала политической экономии и налогового обложения полностью

В настоящей главе я войду в исследование вопроса о влиянии машин на интересы различных классов общества, предмете великой важности, обсуждение которого никогда еще, кажется, не приводило к сколько-нибудь достоверным и удовлетворительным результатам. Я считаю тем более для себя обязательным выяснить свое мнение об этом вопросе, что, под влиянием дальнейших размышлений, оно подверглось значительному изменению, и хотя я не думаю, что когда-либо предавал печати что-либо такое относительно машин, от чего мне необходимо отказаться, но я оказывал другим путем поддержку учению, которое нахожу в настоящее время ложным; поэтому для меня становится долгом подвергнуть рассмотрению читателя мои настоящие взгляды, вместе е аргументацией, служащей для поддержания их.

Когда я в первый раз обратил внимание на вопросы политической экономии, я придерживался мнения, что такое применение машин к какой бы то ни было отрасли производства, которое имеет следствием сбережение труда, представляет всеобщее благо, сопровождаемое лишь тою долею неудобства, которая в большей части случаев сопряжена с перемещением капитала и труда из одного назначения в другое. Мне казалось, что если денежная рента землевладельцев остается без изменения, то они будут в выигрыше от уменьшения цены некоторых из числа тех товаров, на которые эта рента расходовалась, а подобное уменьшение цены непременно последует за употреблением машин. Капиталист, думал я, точно также приобретет временную выгоду. Сделав механическое изобретение или первое практическое применение последнего, он воспользуется дополнительной выгодой, получая значительную прибыль в течение известного времени; но по мере того, как машина войдет во всеобщее употребление, цена произведенного товара понизится от действия соперничества до уровня издержек производства, и тогда капиталист начнет получать прежнюю денежную прибыль; он будет участвовать только в общей выгоде в качестве потребителя, приобретая возможность посредством прежнего денежного дохода располагать добавочным количеством удобств и удовольствий. Классу рабочих, полагал я, употребление машин также приносит выгоды, ибо они приобретают возможность покупать большее количество товаров при помощи одинаковой денежной задельной платы, а, по моему тогдашнему мнению; задельная плата не должна была уменьшаться, потому что капиталист имел бы средства к заявлению спроса и к употреблению одинакового с прежним количества труда, хотя и был бы принужден помещать его в производстве нового, а иногда и отличного товара. Если бы, вследствие механических улучшений при употреблении одного и того же количества труда, количество чулок увеличилось вчетверо, а спрос на чулки возрос бы только вдвое, то некоторые рабочие необходимо были бы удалены из чулочной промышленности; но так как капитал, дававший им занятия, продолжал бы существовать, то мне казалось, что в интересе тех, кто употребляет его производительно, было бы употребить его на производство каких-нибудь других, полезных обществу, товаров, на которые не было бы недостатка в спросе, ибо я был тогда, – как остаюсь и в настоящее время, – глубоко проникнут справедливостью замечания Ад. Смита, что

«потребность в пище ограничивается для каждого узкими размерами человеческого желудка, но потребность в удобствах и украшениях, в постройках, платье, экипажах и домашней мебели не имеет, кажется, никаких пределов».

Так как мне казалось поэтому, что спрос на труд останется прежний, и что задельная плата не понизится, то я полагал, что, наравне с другими классами, рабочий класс примет участие в выгодах от всеобщей дешевизны товаров, происходящей от употребления машин.

Таковы были мои мнения, и они продолжают оставаться неизменными по отношению к тому, что касается землевладельца и капиталиста; но я убедился, что замена машинами человеческого труда наносит часто большой вред интересам рабочего класса.

Заблуждение мое имело источником предположение, что если только возрастает чистый доход общества, то валовой доход его также возрастает. Но в настоящее время я имею достаточные доводы полагать, что один фонд, из которого извлекают свои доходы землевладельцы и капиталисты, может возрастать, между тем как другой, от которого зависит главным образом рабочий класс, может уменьшаться, а отсюда, если я не ошибаюсь, следует, что та же причина, которая может увеличить чистый доход страны, может в то же самое время сделать население излишним и ухудшить положение рабочего.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее