Начальник острова Врангеля

Такая работа, такая жизнь — что может быть лучше? Сегодня ты ночуешь под высокой скалой, искрящейся сизыми подтеками льда, завтра — под боком зеленой льдины, которую море выдавило на берег. А потом будут горы с тяжелыми шапками снега, снежная пещера, где, чудится, много теплее, чем на равнине, и где белый солнечный свет превращается в голубоватое нежное сияние.

Спасибо тебе, Арктика!

За то, что богата ты тайнами!

За то, что не даешь легко проникать в эти тайны.

Тем дороже открытия, большие и маленькие, тем упорнее становишься и смелее.

Обследуя узкий заливчик, Ушаков едва не свалился с обрыва, а Павлов чудом проскочил трещину в прибрежном льду… Все бывает на пути, которым идешь первый. Но уже не отнять Арктике торопливых цифр в блокноте, беглых рисунков — они и станут настоящей картой острова.

Ушаков не сразу заметил, что подул встречный северный ветер. Размылись вдали очертания берега, закурился снег. Побежали снежные ручейки. Ветер крутит снежную пыль, она поднимается, словно пар.

Растут ручейки, быстрее бегут, соединяются друг с другом, и вот уже снежная река несется навстречу. Неглубокая эта река, всего метра два от земли, но она со свистом бьет по лицу, не дает дышать и смотреть.

И все равно — вперед! Лицо уже не чувствует уколов, оно покрыто смерзшейся снежной кашей. Задубела одежда, все глубже — ближе и ближе к телу — проникает холод. Трудно, невозможно дышать. Нет сил помогать собакам.

Ушаков садится в нарты. Он бежал рядом, помогал собакам, теперь нужно хотя бы минуту передохнуть.

Но что это? Что случилось? Нарты рванулись вперед. Неужели собаки почуяли медведя? Ушаков едва удерживается в санях. Свистит в ушах ветер, кружится от бешеной гонки голова.

Надо остановить собак, прекратить эту гонку.

Ушаков тормозит, всем телом наваливается на остол… Что за чудеса? Остол легко уперся в снег.

Да разве?.. Ушаков глядит на собак. Они спокойно лежат, некоторые уже наполовину занесены снегом. И полозья у нарт замело. Значит, не было бешеной гонки? Значит, это был обман ветер бил с такой силой, что возникло ощущение: ты мчишься с дьявольской скоростью.

Георгий Алексеевич слезает с нарт и, сгибаясь, бредет к Павлову. Собаки второй упряжки тоже свернулись в клубки, лежат в снегу, а Павлов сидит спиной к ветру и кричит время от времени:

— Хок! Хок!

Смех одолевает Ушакова. Он трогает Павлова за плечо. Тот удивленно оборачивается.

— Куда едем? — кричит Георгий Алексеевич.

— Вперед. За вами, — отвечает Павлов.

— И давно?

— А в чем дело? Почему?..

Павлов соскакивает с нарт и оглядывается.

— Собак держите, — подшучивает Ушаков.

Павлов хватается за нарты, видит неподвижных собак и… все понимает.

— Чертова метель! Я бы так «ехал» до самой ночи.

Они поднимают собак. Куда направить упряжки? По берегу нельзя — встречный ветер замучает собак и их самих. Надо прятаться. Надо бежать от метели в какую-нибудь низину.

А ветер не дает ехать туда, куда хочешь. Он режет лицо, больно глазам. Надвинешь поглубже шапку — ничего не видно, сдвинешь повыше — получай одну за другой пулеметные очереди снежных уколов.

Вот и лощина. Обступившая темнота мешает выбрать место получше. Ветер тут слабее, но он совсем не ласков, рвет палатку из рук.

Наконец застегнут полог и разожжен примус. Без сил сидят друг против друга Ушаков и Павлов. Лица у них горят, будто натерли их жесткой мочалкой. Хорошо еще, что не обморозились.

— Будь они неладны, эти карты, — Павлов Достает свою трубочку и долго раскуривает ее. — Смотришь в атлас — красивые рисунки. Теперь-то я знаю… Теперь я по-другому буду смотреть на них.

— Будете вспоминать этот поход!

— Не только. Погляжу на очертания какого-нибудь полуострова и подумаю: человек, который нанес его на карту, рисковал жизнью. А вот здесь, у этого маленького острова, его едва не унесла в море льдина. А тут, где съемку вели с корабля, случилось несчастье, корабль раздавили льды.

Они быстро засыпают, надеясь на хорошую погоду завтра. Но и следующий день, и второй, и третий пурга не дает дороги. И рады бы еще поспать путешественники, да не получается. Высунешь из палатки нос, задохнешься порывом ветра и скорее в спальный мешок. А сон не идет, выспались на неделю вперед.

Только шестой день принес ясное небо. И — кучу неприятностей. У Павлова исчезла собака. Ушаков хотел сфотографировать лагерь и вынул фотоаппарат из футляра… по частям. Вдобавок он сильно ушиб ногу.

— Вернемся? — предлагает Павлов.

— С картой острова Врангеля, — твердо отвечает Ушаков.

Он достает буссоль, определяет нужные азимуты, чертит в блокноте.

Пора выбираться из лощины. Она тянется к морю двумя рукавами, и надо, чтобы закончить съемку, проехать северным, самым крутым рукавом. Ох и подъем! Собаки останавливаются через каждые десять — пятнадцать метров. Они вывалили от усталости языки, вязнут в рыхлом снегу. Люди стараются им помочь; сбросили часть одежды — хоть и мороз, а пот так и льет с Ушакова и Павлова.

Потом полчаса сидят они около нарт, унимая дрожь в ослабевших руках и ногах.

— Сколько прошли? — спрашивает Павлов и кидает в пересохший рот кусочек снега.