Начальник райотдела

«Неужели Василий не мог предупредить по телефону, что Полетаеву уже привезли? Непорядок», — спохватилась Юмашева и одернула китель. По роду своей деятельности ей часто приходилось надевать униформу, в ней она чувствовала себя неловко: китель нещадно жал, галстук пережимал горло, будто душил ее, фланелевая рубашка постоянно ерзала, суконные брюки скрипели, как несмазанная телега. Она оттянула воротник рубашки и еще раз поправила китель, почему-то казалось, что форма руководит ее характером, диктуя свои жесткие, как сукно, условия. В форме исчезала воля и уверенность, но иногда ей хотелось спрятаться в форменном обмундировании, как в укрытии, в окопе или в траншее, где не надо думать, соображать, рассчитывать, пусть за нее кто-то думает, руководит поступками, направляет волю и судьбу, и пусть этот «кто-то» будет некая высшая сила. Юмашева еще раз одернула лацканы и повертела шеей, ослабляя узел галстука, сейчас войдет Полетаева, нужно выглядеть уверенной и собранной. Если бы пять минут назад ей сказали, что вместо Полетаевой в кабинет войдет кто-то другой, она бы не поверила, но тот, кого она увидела в дверях кабинета, поразил ее воображение. «Только не это», — охнула Юмашева и обеими руками схватилась за галстук.

* * *

Наташа помотала головой, пытаясь сбросить с себя мешок, но жесткая, колючая дерюга туго-натуго была стянута на шее чем-то крепким. «Наверное, веревкой связали», — подумала она и прислушалась, но ничего не услышала. Где-то далеко звонко капала вода. «Кран подтекает», — промелькнуло в голове, и Наташа поерзала, надеясь, что сможет определить, на чем она лежит. Но ничего у нее не вышло, она не поняла, на чем лежит, что-то вроде деревянного топчана или лавки, а может, и вовсе на полу. Наташа любила смотреть сериалы, она проводила у телевизора все свободное время, знала наизусть реплики любимых героинь, переходивших из сериала в сериал, подражала им в одежде, походке. Изредка форсила перед знакомыми излюбленными словечками популярных кинодив, но никогда бы ей и в голову не пришло, что ее тоже могут запросто швырнуть на мокрый и холодный асфальт, набросить мешок на голову, связать, забыть…

«Только бы не забыли обо мне», — и сразу холодный пот заструился по ее спине, Наташа представила себя в холодном подвале, одну-одинешеньку, всеми брошенную, наедине с крысами и мокрицами, ее передернуло от страха, и она горько заплакала. Карпова никогда не плакала, не любила тратить время на слезы и причитания. И подруги у нее были как на подбор, тоже никогда не плакали, вместо истерик и слез, женщины предпочитали веселье и смех. Они собирались у кого-нибудь на квартире и, громко хохоча, тесно сплоченным коллективом перемогали житейские беды. Сейчас Наташа плакала горько и одновременно сладко, будто слезы, скопившиеся в ней в течение многих лет, открыли шлюз и вытекали из нее свободно и вольно, как горный ручей. Она всхлипнула и бурно разрыдалась, чувствуя, как вместе со слезами приходит освобождение от прошлых обид и разочарований.

— Эй, ты чего? — громко спросил кто-то невидимый и больно пнул ее в бок.

«Значит, я валяюсь на полу, и рядом со мной есть какой-то человек, слава богу, с человеком всегда можно договориться. Я должна выжить во что бы то ни стало, буду молить его, умолять, валяться на коленях, пусть в мешке, но я вымолю у него свободу, куплю ее за любые деньги, все отдам, честь, сына, имущество, лишь бы выйти отсюда живой и невредимой». Наташа перевернулась на бок и прислушалась, стараясь понять, откуда доносится голос.

— Что, ожила? На свободу захотела? — невидимый завозился у нее на шее, громко сопя и вздыхая, он долго возился с веревкой, терзая непослушными пальцами затянувшийся узел.

— На свободу все хотят, — промычала Наташа, она не сразу узнала свой голос. Из мешка послышался хрип, он прозвучал трубно и гулко, будто у нее украли ее голос, оставив ей чей-то чужой, незнакомый, некрасивый, и Наташа испугалась, она покашляла, прочищая горло, поперхнулась и мигом затихла на какое-то время. — Развяжите меня, наконец!

— Сейчас-сейчас, — промычал незнакомец, продолжая встряхивать мешок, будто в нем лежала не человеческая голова, принадлежавшая красивой и молодой женщине, а обычная картошка, — сейчас развяжу, Наталья Леонидовна.

— Кто ты? Кто такой? — всполошилась Наташа, приподнимаясь и елозя связанными руками за спиной.

— Сейчас все расскажу и покажу, — пообещал хриплый бас, рванув мешок, и Наташа на какое-то время ослепла. Яркий свет брызнул ей в лицо, она зажмурилась, отвыкая от темноты, и медленно размежая ресницы, приоткрыла сначала один, затем второй глаз. — Узнаешь?

— Виктор Дмитриевич? Виктор Дмитриевич, это вы? — Наташа удивленно рассматривала хриплого незнакомца.

— Ну? Я! — Виктор Дмитриевич гордо расправил плечи, показывая богатырскую стать.

— А зачем? Зачем вы меня связали? Зачем сюда привезли? — Карпова села на полу, опираясь сзади связанными руками и подтягивая к себе ноги.