– Так и задумано. Еще заметка: «Возможно, низкие заговорщики – Трастилл Маорай и Анира Най?» – Тут, Макио, ты полностью повторишь все то же, что и в предыдущей заметке – про Таренкса Аджи.
Дядя бледнел, краснел, потел, натужно ворочал головой. Взгляд его, направленный на меня, был исполнен священного трепета и даже – местами – обожания.
– Как ловко задумано… – повторял он. – Какая дьявольская проницательность, ум, коварство… Не примите на свой счет, благородный господин…
Черный пиар – он такой. И никакой проницательности здесь нет, равно как и коварства – я просто пользуюсь наработками моего времени, ну и девятнадцатого века. Они очень простые на самом деле, даже элементарные, и используют в качестве тарана человеческую доверчивость и глупость.
– Орден вы получите, – сказал я. – Сделаю лучшей и единственной имперской газетой. Всё. Отдавайте в набор. Номер должен быть сверстан и отпечатан к семи утра. Пошлите за разносчиками, дядюшка Рейл, в семь утра мы начнем раздавать газету бесплатно. В девять вечера я начну двигаться от редакции в сторону храма Ашара и спокойно возьму мандат. Проложи мне маршрут, Шутейник. Он должен пройти через несколько улиц. Пусть люди смотрят… на будущее Санкструма.
Эпилог,
Какой прекрасный вечер!
Тепло, но не душно; в приоткрытое окно веет легкий, невесомый ветерок, с запахами… Запахи, признаться, сильные, и я до сих пор к ним не привык. Средневековый город пахнет в основном конюшней и немного – хлевом: яростно, терпко… главное, привыкнуть и принять. По улицам разъезжают лошади, по улицам прогоняют скот, с улиц хреново убирают мусор, но последнее я отношу на счет того, что местный бургомистр Таленк – как и все провластные в Санкструме – занят лишь собственным обогащением, и плевать он хотел на нужды города.
Я оправил тесноватый длиннополый мундир, еще раз взглянул на себя в осколок зеркала, который держал Шутейник, кивнул и направился по крутым ступенькам прочь из подвала редакции.
– Может, все-таки кольчужку, мастер Волк, а? – умоляюще сказал гаер. Сам он надел под куртку кольчугу и вооружился где-то раздобытой парой мечей – коротких, как римские гладиусы: самое то, чтобы драться в тесноте, если… если начнется.
У меня оружия не было. Равно как и кольчуги. На мне был тесный зеленый мундир с массой фальшивых орденов, облегающие штаны такого же цвета и надраенные смрадной ваксой сапоги.
– Она не понадобится, – сказал я. – Мне не причинят вреда.
Не причинят? Ой ли… Страх все равно плескался на самой поверхности, будоражил, разгонял сердцебиение и мысли.
Справлюсь.
Я – справлюсь.
Пожалуй, сегодняшняя акция – самая сложная из всех, в которых я принимал участие за все тридцать четыре года своей жизни. Сегодня решается, быть или не быть империи Санкструм. И сегодня же решается, быть или не быть мне. Потому что если не выйдет получить мандат – меня уничтожат. Я – неизвестная величина, крейн, чужак, пришлый, опасный и непонятный для местной власти, играющий по своим, и только по своим, правилам, а от этого опаснее стократ, потому что никто, никто из властных фракций не знает, чего от меня ожидать.
Впрочем, Таренкс Аджи и его прихвостни знают. Я сказал, что очищу Санкструм от злых людей. И я намерен сдержать обещание.
Я оглянулся через плечо.
– Шутейник.
– А?
– Все будет хорошо.
Он молча кивнул.
Народ начал собираться у печатни еще с середины дня. Толпа была густой, однако коридор для моего движения, как я и полагал, образовался сам собой.
Едва я показался в дверях печатни, как вперед шагнули герольды – два безработных актера-пьянчуги, обряженные в какие-то актерские костюмы: яркие, разноцветные. Актеры были тщательно выбриты и напомажены, беззубые рты я велел не раскрывать. Пару фанфар я приказал надраить до блеска, и сейчас они блестели роскошным золотом.
Я ступил на мостовую и широко улыбнулся, хотя внутри все трепетало. Свет факелов и ламп отражался от сусального золота моих орденов.
Толпа глухо зашумела. Я различил приветственные крики и начал оживленно махать руками и улыбаться. Агнец, чистый агнец – Аран Торнхелл. Если среди простых горожан и успели распространить слушок о том, что Торнхелл – кровожадный мерзавец, то вид мой явно опровергал это. Я не взял ни меча, ни шпаги, я был трогательно безоружен – всякий мог меня приколоть, но никто – никто не посмел бы сделать это после моего выпуска газеты. Печатное слово незримо охраняло меня, окутывало коконом посильнее магического щита. Своего рода тоже магия, только магия ума, а не дешевых фокусов.