Начало

Я показал взглядом на брай – и на мужчин, и на женщин, продолжавших хлопотать вокруг костров.

– Почему они так спокойны?

– Они верят в судьбу. Они не печалятся. Это их философия. Они будут смеяться даже под пытками и под топором палача… – Амара помедлила. – Кроме того, у баклера еще пятеро детей.

Она отобрала у меня кувшин с водой и надолго к нему припала.

– Я переговорила с баклером, узнала последние новости. Они убираются из Санкструма подальше. Говорят, Коронный совет выбрал нового архканцлера – зверь, а не человек. Ждут крови и репрессий… Ты знаешь, что такое репрессии, Торнхелл?

Я кивнул. И подумал: а что будет, если Амара узнает, что новый архканцлер, который «зверь, а не человек», – сидит перед нею? Имени архканцлера, брай, видимо, не знали.

– И Степь волнуется… И крестьяне бунтуют в окрестных землях… Скоро, Торнхелл, разбушуется в Санкструме ураган, и начнется он с Норатора, а мы как раз туда и едем… Через земли Ренквиста ехать опасно, его серые снова в деле, но это ближайший путь к Норатору, иначе мы завязнем. У Ренквиста, по крайней мере, ровные дороги и мало-мальский порядок, хотя он и чертов безумец… Попробуем там проскочить. Дворянчики, что тебя ищут, туда точно не сунутся.

Любопытная собака выбралась из-под днища и, остановившись у костра, внимательно смотрела на меня. Я не боюсь собак, напротив, люблю, но что было в голове у этой псины – об этом оставалось только догадываться. Ну хоть не рычит, и на том спасибо.

– Кто он такой, этот Ренквист?

Амара взглянула на меня с прищуром:

– Ты и правда… чужеземец.

– Ответь на вопрос.

Она тряхнула головой, окончательно, видимо, убедившись, что я несмышленыш и ничего не знаю о мире, в который меня занесло. Говоря по правде, так оно и было.

– Сбрендивший царек. На самом деле он барон, плюющий на власть императорской фамилии. Богатый, очень богатый. Земли обширные, частью отобранные у других. Серые – его личная гвардия. Ловят больных и калек, и брай заодно ловят. Хоггов он пока терпит, но не особенно любит.

Я сделал пометку: узнать, кто такие хогги. Но потом.

– Зачем? Имею в виду, зачем он ловит людей?

– Барон сгоняет их в лагеря. Он не хочет, чтобы на его землях были больные и увечные. И свободные, брай же свободны всегда…

Угу, это как цыгане в нашем мире. Они всегда создают свое государство в государстве, со своими правилами и законами, потому любая власть, пусть даже самая демократическая из возможных, их не любит и не может с ними ужиться. А если за дело берется какой-то свихнутый диктатор типа Гитлера, получаются концлагеря и геноцид.

– Он просто безумец, Торнхелл. Но, говорят, избранный арканцлер еще хуже. Потому все брай уходят из Санкструма.

Вновь раздался крик – вознесся к темным тучам и оборвался хрипом, словно в горло кричащему всадили кинжал.

Амара привстала.

– Сын баклера умер.

Миг тишины… и снова полился смех, и музыкальные переборы огласили поляну. Баклер запрокинул голову, стянул шляпу и что-то весело прокричал в небо. За ним стянули шляпы и послали в небо крики остальные мужчины.

Моя проводница улыбнулась чуть заметно:

– Они желают ему счастливой дороги за порог.

Псина продолжала изучать меня взглядом. Очень любопытный был у нее взгляд, почти человеческий.

Амара наконец заметила пса и протянула руку, чтобы потрепать за холку – жест абсолютно уверенной в себе женщины, – но тот попятился и снова занял позицию мордой ко мне.

Смотрит… И чего он смотрит? Не ел же я из его миски, как в том анекдоте…

К нам приблизилась морщинистая женщина – лет, наверное, семидесяти, с гордой осанкой эльфийской принцессы, пронзительно голубоглазая. Странный контраст с точеной фигурой представляли руки – большие, жилистые, с выпуклыми суставами. Брай что-то спросила Амару. Та взглянула на меня.

– Тебе нужно вырвать зубы?

Господи, это-то тут при чем?

– Э-э…

– Эта женщина врачует зубы. И рвет совсем больные. Так нужно или нет?

Я покачал головой: этот интернациональный жест тут, к счастью, был известен.

– А спину вправить тебе не нужно?

Так вот почему у нее такие руки – она костоправ и массажист со стажем.

– Она и спину вправляет? Передай, я полностью здоров, мне ничего не нужно. Я благодарен за заботу.

Но женщина не уходила. Он вдруг наклонилась, сухие мощнейшие пальцы ухватили меня за подбородок и задрали голову. Я подумал, что сейчас она, как всякий уважающий себя врач, прикажет: «А теперь скажите: «А-а-а…» – и едва не распахнул рот, но врачиха уставилась мне в глаза, практически впилась взглядом, гипнотическим, страшным. К счастью, изучала она меня всего секунд пять. Затем что-то бросила Амаре и ушла к капищу, где продолжали камлать мужчины.

Амара взволнованно привстала.

– Торнхелл, ты – крейн!

Хорошо что кретином не обозвала.

Я почуял неладное и тоже встал. Женщина что-то взволнованно говорила баклеру. «Собака-наблюдака» начала чуть слышно поскуливать. Весь табор брай замер, застыл. Все смотрели на меня, и взгляды были не слишком приятны.

Адреналин, впрыснутый в жилы предсмертным криком сына баклера и уже почти рассосавшийся, снова принялся за свое: сердце начало колотиться, прогоняя сытую усталость.