Начало

Дворянка шагнула вперед, занося кнут, но в момент движения сапога из камня выметнулась бледная петля Эльфийской тоски. Порскнула в стороны серая каменная крошка… Носок сапога угодил в петлю, и женщину повело вперед: удар кнута не получился, я успел перехватить плетеную змею, и резко дернул на себя, выбрасывая руку со шпагой. Дворянка нанизалась на нее и мгновенно обмякла. Тело качнулось, и я обнял ее, выпустив шпажный эфес.

Великое удивление стояло в ее глазах. Удивление – и понимание неизбежности смерти.

– Ты же крейн… Ты не можешь…

Я чувствовал, как тяжелеет ее тело.

– Научился, – сказал я. Я и впрямь… научился убивать…

Ее глаза подернулись пленкой. Она умерла раньше, чем я докончил фразу.

Я положил ее на каменную площадку. Шлем скатился с головы, обнажились соломенные густые волосы. С бархатной щеки быстро сходил румянец.

– Ты закончил… – пришел ниоткуда громкий шепот; кажется, прозвучал прямо в голове. – Ты закончил, Торнхелл-крейн… Теперь иди к нам. Мы покажем куда… Иди к нам… Иди к нам…

Глава 31

Легко сказать «иди»… Я распластался на ледяном камне, дыша в полную силу, чего просто не мог сделать, пока удары бича сыпались один за другим. Я дышал, дышал жадно, впитывал воздух, казалось, всем телом, до головокружения, до радуги в глазах, до ломоты в зубах, до судорожной дрожи. Рассечения и ушибы от кнута горели по всему телу.

Услышал, как Варра, испуганно заржав, вдруг ударилась в галоп, ускакала. Это было хорошо. Обученный конь мог бы проломить мне голову копытом – за свою хозяйку.

Наконец схлынуло. Я смог приподняться. И сразу почувствовал, что меня трясет: я выбиваю походный барабанный бой зубами, а ягодицы, спина, икры и некоторые другие части тела чувствуют себя, как на лучших курортах Антарктики. Еще немного этих криопроцедур, и – прощай, молодость. Я осторожно встал и согнул одну ногу в колене. Больно, черт… но терпимо. Теперь правая. О’кей. Теперь присядем на корточки. Не йети я, чтоб спать в снегу на голом камне. Сотрем кровь со лба. Рассечение там невелико, на щеке – тоже. Дворянка только примерялась, разогревалась, прежде чем причинить настоящую, страшную боль и увечья.

Я оглянулся, по-прежнему глубоко дыша: боялся, что кто-то снова может отнять у меня это право вдыхать воздух, а значит – жить, любить, бороться, надеяться. Увидел кнут, вылетевший из руки дворянки, подошел, и, поддев его сапогом, спровадил с обрыва. Затем осмотрелся. Падают снежинки. И давит, давит пудовым грузом морозная тишина. Нахлынуло ощущение странности, неестественности этого мира. И проснулся банальный страх, который твердил, настырно пихая в бок: «Не ходи прямо, человече, там опасно. И назад не ходи тоже. И направо не ходи, и вообще никуда не двигайся отсюда».

Но что-то произошло с этим лесом. Он изменился. Мертвый лес пробудился и смотрел на меня – неспокойно, с нарастающей агрессией и раздражением.

Тут я почувствовал слабое покалывание в кончиках пальцев ног и рук. Как будто кровь начала резко приливать к ранее пережатым конечностям. Еще минута изумленного молчания, и я обнаружил, что тело наливается приятным теплом – от конечностей к торсу, и вверх, к голове, но без всякого шума в ушах.

– Однако! – сказал я, и прибавил к этому разное непечатное.

– Ну, – нетерпеливо сказал голос в моей голове. – Теперь тебе легче. Иди к нам… Иди же, Торнхелл!

Выбора мне, очевидно, не оставили. Да и какой может быть выбор в этом морозном лесу? Или идешь куда зовут – или блуждаешь среди мертвых деревьев до того момента, пока не околеешь.

Я подступил к покойнице и рывком выдернул шпагу, затем, вспомнив, как действовал Шутейник в берлоге Ренквиста, деловито и спокойно вытер лезвие о золоченый кафтан. Странно, но ничего не почувствовал, кроме мимолетной жалости к этой несчастной садистке. Огрубел я, изрядно огрубел всего-то за десяток дней в этом мире. Но обшаривать труп я не стал – все-таки еще не мог переступить через определенные моральные принципы…

– Куда идти? Покажи направление.

Тут в лесу заплакал, настырно заголосил… младенец?..

– Иди на звук.

О черт!

– Иди на звук!!!

Голос сорвался, налился злобой и нетерпением.

Я двинулся на звук, на младенческий заливистый плач. А он вел меня среди мертвых деревьев и кустов в глубину леса. Едва мне начинало казаться, что плачущий младенец – на расстоянии трех-пяти шагов, за ближайшим деревом, как плач отдалялся, и так повторялось раз за разом. Я даже начал смотреть под ноги, словно ожидал увидеть на инее следы крохотных босых ножек.

Стало холоднее. Навскидку – градусов семь ниже нуля. Я приближался к сердцевине леса. Деревья стали толще, возносились над головой метров на двадцать, а то и более, сплетались голыми ветвями. Как тут жили эльфы? В дуплах, что ли? Или устраивали гнезда на ветвях? А где обещанные Амарой артефакты – оружие, предметы быта, остатки одежд, украшений? Где, наконец, сами скелеты полегших от людской заразы перворожденных?

Я поймал себя на том, что бегу следом за младенческим плачем, петляю среди деревьев.