Начало

«Неужто вновь всё ведёт меня к такому исходу?» Душа парня под властью тремора, и сознание на грани, оттого и один вид юноши вызывает жалость и уныние. Всё вновь складывается так, чтобы Данте принял решение, ведущее. «Почему мне нет покоя, почему я вновь должен бросать себя в сердце мрака, почему вновь нужно выбирать ад земной?!» – Не зная у кого, крича в мыслях, вопрошает Данте. Но тут его мысли, и роптание сменились воспоминанием клятвы, данной в храме, и слезами, ставшими подобно чернилам, расписавшимся в верности клятве. Данте понял, что раз его ведёт по безнадёжной стезе Господь, перст судьбы… неважно что, он должен дойти до конца, каков бы не будет путь.

Сухие губы юноши разверзлись, неся ответ, а голос проронил явное отчаяние и душевную изломанность:

– Господин Джузеппе Проксим, я готов стать одним из «Утренних Теней».

Могучая рука Первоначального Крестоносца легла на плечо Данте и тень от воителя накрыла Данте. Мужчина видит, что слова капеллана хоть и достигли сердца и цели, но и душу разворошили, заставить её тлеть старой болью.

– Послушай Данте, я понимаю тебя. Тебе это может показаться странным, но такова наша жизнь. Это боль, кровь, война и потеря тех, кого мы любим. Но запомни – таков наш крест, и мы должны его нести. Ты с мужеством вынес невзгоды прошлой жизни и даже, – недобрый взгляд «рыцаря» кинулся на Патрика, – выдержал колкое слово капеллана.

– Да, господин Крестоносец. У меня нет никого, кроме брата. – С мрачным отчаянием твердит Данте, подходя к клумбам с цветами и всматриваясь в их лунный и манящий оттенок. – Но в новой цели, которую вы мне даёте, я нашёл смысл жизни. Ради тех, кто ещё жив! Лучше убивать во имя живых и в отмщение за мёртвых. – Данте повернулся и в его изумрудных глазах возгорелся пламень, а слова несут настрой души. – Господин, лучше я умру на тайной мисси, изничтожая нечисть во имя обременённых бедных людей, нежели буду ждать момента битвы и якшаться по казармам. Лучше я брошу вызов смерти, лучше я стану тенью, на заре нового дня, но так я могу надеться, что солнце всё же зажжётся над многострадальным народом.

– Скажи нам Данте, – вкрадчиво заговорил Патрик, – а выдержишь ли ты все кошмары, что уготовит тебе враг?

– Я – воин, я – слуга Его и я буду нести смерть всякому нечестивцу. Лучше быть ангелом смерти и возмездия, лишённым радостей жизни, нежели прятаться со страхом от вызовов старого и гнилого мира.

– Скажи, юноша, – могучий голос Джузеппе стал суровым и властным, – ты не продашься страстям и похотям погибающего мира?

– Не звонкой монетой, не громкой лестью. – С фанатичным рвением говорит парень. – Ничем меня нельзя купить, ибо я сражаюсь и умру во имя людей.

– Клянёшься ли ты соблюдать священные постулаты блага беззащитного народа Рейха?

– Я клянусь – пусть взорвутся звезды, и рухнет небесный свод, но я не отступлюсь, от произнесённых слов. Я сокрушу каждого, кто посягнёт на священные порядки. И даже когда падёт солнце, сгорят города и сама смерть выступит против меня, но я – Данте, и я никогда не посмею отречься от данных клятв.

Глава восьмая. Сеча «Ангельского Гнева»

Спустя двое суток. Территория «Римского Престола».

Мёртвые пейзажи окружают великий город. Если на территории Ковенанта уже химики и экологи взялись со всеми силами за восстановление природного великолепия, то половина старого доброго полуострова, где раньше родилась, существовала и погибла Италия, сейчас до сих пор окутана в саван постапокалипсиса.

Небесный свод закрылся облачным одеялом. Тяжёлые, налитые синюшным свинцом, они словно вестники Армагеддона или небесной кары, что разрушительной рукой грома и молнии готова обрушиться на некогда святой город, сейчас погрязший в пороке и содомии.

Вечный город, явившийся в образе разрухе и вуали тотального уныния, расположился посреди самого настоящего ада. Тысячи разрушенных домов, разбитые улочки, орды бандитов, радующихся городу-трупу, как заядлые стервятники. Лишь огромные размеры и несколько памятников могли как-то напомнить о былом величии Рима. Сейчас же это жалкий городишко, стонущий под своими размерами и количеством мусора, крови, гноя и ихора, заливающие столицу до краёв.