Начало хороших времен

— Послушай, Миша, — в конце концов заявил мне дядя поздним вечером, когда Зика ушла в спальню и мы остались одни в столовой перед сном, — я хочу показать тебе, Миша, и попросить тебя… — признался Ананий Павлович и протянул мне явно типографский бланк.

Повестка! — вот это понял я сразу и в руки ее не взял.

«Оттуда?..» — я спросил его мысленно, почти не шевеля губами…

— Нет пока еще, — усмехнулся криво Ананий Павлович. — Это пришло письмо до востребования на Главпочтамт на мое имя. Но, по-моему, — пояснил мне дядя, — оно и в самом деле из Аддис-Абебы.

10

— Ну, это вряд ли. — Я глядел на него все подозрительней.

— Из Абиссинии, — подтвердил Ананий Павлович, меня успокаивая. — Ты посмотри конверт.

Конверт действительно был иностранный, очень длинный, и на всех марках — было их штуки четыре подряд — в правом верхнем углу овальный портрет мужчины: лоб выпуклый, кудри черные, черные усы и бородка маленькая.

(Я даже взял лупу с этажерки и тогда разглядел на нем мундир: воротник высокий и прошит, как видно, серебром и такие же расшитые серебром, по-моему, не погоны, а эполеты.)

— Хайле Селассие?.. — не совсем уверенно спросил у меня дядя.

— Мм, — удивленно кивнул я и прочел ему вслух все, что было внизу на марках по-английски: AIR MAIL — авиапочта, а еще пониже — Эфиопия.

— Понимаешь, — признался Ананий Павлович, — мы туда писали письмо, с оказией — через русский госпиталь. Это ты слышал, что там есть русский госпиталь? С тысяча восемьсот…

«Ананий Павлович, — объяснил я ему как мог мысленно, — перестаньте, пожалуйста, морочить мне голову».

— Хорошо, — успокаивая меня, тут же согласился дядя, — вот тебе черновик нашего письма. Мы писали его для племени селахов.

— Кому?..

— Это просто необыкновенное племя, — терпеливо разъяснил дядя. — Там есть, конечно, черные, но есть совсем белые, а есть коричневые. И в переводе «селах» означает «выходец».

Я взял у него из рук черновик письма и начал разбирать: «Дорогие неизвестные друзья! Мы узнали (так начинался черновик), что вы несомненные наши собратья, хотя и живете в отдаленной стране Абиссинии».

— Только они умеют, — подтвердил дядя, — вроде не прыгать, а плавно подниматься вверх! А потом — исчезают…

«Мы очень просим вас написать — после рассказа о сигналах, об академике Селютине и прочем стояло дальше в черновике — о вашей истории и сколько вас? Во-вторых, каковы ваши нравы, в хорошей ли местности вы живете и говорите ли на абиссинском языке или, может, и на других?.. А также каково ваше социальное и экономическое положение?»

— Н-да, — сказал я, возвращая ему черновик. — Прекрасно.

— Ответ, — совсем уже кротко объяснил дядя, — не по-русски написан. Может, мне прочтешь?..

Ответ действительно был на английском и отпечатан — я сообразил наконец — на ротапринте. Короче говоря, я достал с полки большой англо-русский словарь, и мы сели с дядей рядышком на кушетку переводить.

Прежде всего, писали это не селахи, а какой-то европеец, только фамилия у него была не английская, разобрать, как действительно она произносится, я пытался и не смог. Зато я понял, что живет он в Эфиопии восемнадцать лет и с удовольствием — попробую дословно, — «желая сделать приятное моему другу г-ну Леонтьеву («Из госпиталя», — кивнул дядя), я поручил передать Ваше обращение в собственном переводе на наречие уравское признанным главам духовной общины селахов».

«Разве что, — продолжал радушно непонятный европеец, — со своей стороны могу пока сообщить Вам об этом народе те сведения, которые известны здесь, в столице, в Аддис-Абебе — что значит в переводе «Новый цветок».

Конечно, по-английски я читаю недостаточно хорошо, даже, можно сказать, с трудом, поэтому не все у него понял. Но то, что я понял, больше всего, мне кажется, напоминало сказку.

Во-первых, селахи, «как в столице об этом известно, бывают нередко разноцветные». Например, у тех, которые совсем белые, «повсеместно встречается совершенно черная гортань». Во-вторых, действительно губы у них самые вытянутые в мире, «порядка десяти, а то и двенадцати сантиметров». Однако главная их особенность — другая.

«Как считают, — писал он (дословно), — каждому селаху знаком, они только от всех скрывают, секрет энергии солнечного ветра».

Там было так точно и написано: «солнечного ветра», но я решил, что это бессмыслица, и захотел перевести иначе, однако дядя не дал.

«Читай, — приказал он, — дальше! Термин правильный».

Лицо у Анания Павловича стало совсем красным, он каменными, похоже, пальцами стискивал мой локоть, глядя на письмо, и уже не вслух говорил в волнении, а приказывал мысленно. Тогда я продолжил дальше перевод.

О том, что появились они (в-четвертых), скорее всего, с самого юга много веков назад и образовали царство, которое никто завоевать не мог.

«Но теперь, — сообщал он, в-пятых, — лишь в некоторых провинциях сохраняются еще их духовные общины, в которых живут отдельно: женщины отдельно, мужчины отдельно, как будто в монастырях.