Начало конца

– Благодарю вас, – сказал с чувством Серизье, когда Вермандуа кончил. – Мы не забудем, что это блестящее слово, столь исполненное человечности, доброты, мудрости, принадлежит не только писателю, составляющему гордость Франции, но и признанному во всем мире знатоку человеческой души. Господа присяжные, быть может, вы признаете вместе со мной, что психологические наблюдения г. Луи Этьенна Вермандуа стоят заключения трех средних врачей, экспертов, особенно если принять во внимание, что господа эксперты говорили с несчастным Альвера десять минут, а наш знаменитый писатель знал его чрезвычайно близко. Я больше вопросов не имею, – сказал защитник, садясь с таким видом, точно теперь уже не могло быть ни малейших сомнений в оправдательном вердикте.

Узнав, что и прокурор больше не имеет вопросов, председатель поблагодарил свидетеля и сообщил ему, что он теперь имеет право остаться в зале. Вермандуа поклонился, сел поближе к выходу и минуты через три незаметно вышел.

На улице он немного отдышался, но тоска и отвращение у него все росли. Увидев кофейню, он поспешно туда направился, занял место в самом дальнем углу и, несмотря на запрещение врача, несмотря на повышенное давление крови, спросил большую рюмку арманьяка.

XII

К великой радости репортеров, дело шло быстрее, чем ожидали. Свидетелей было мало, эксперты оказались не словоохотливые, прокурор говорил всего полчаса. По общему мнению, речь его была очень сильна. «Далеко пойдет! Прекрасный оратор, – заметил с уважением в тоне сотрудник вечерней газеты, хоть ему за долгие годы работы одинаково надоели и красноречивые прокуроры, и красноречивые адвокаты. Он уже успел пробежать в своей газете отчет о первой части заседания (секретарь редакции ничего не выпустил, инцидент дал не менее шестидесяти франков). – Ваше счастье, все пойдет вам, утренней печати», – весело сказал он соседу. «При некоторой удаче вердикта можно ждать к семи». – «Не думаю. Когда выносится смертный приговор, присяжным всегда совестно совещаться недолго: они будут делать вид, что взвешивают все самым тщательным образом». – «А что же тут, собственно, взвешивать?» – «Разумеется, нечего. Прокурор мог ограничиться одной фразой: «требую его головы», этого было бы совершенно достаточно». – «Серизье, кажется, сегодня в ударе». – «Как мне надоел этот субъект, и сказать вам не могу. В палате и в партии его больше не слушают, а уж здесь он распустит перья: тут обязаны слушать». – «Вот Вермандуа. Я думал, он уехал домой, нет, вернулся все-таки». – «Надо же иметь совесть…»

Трибуны для публики были теперь менее полны, чем в начале заседания: и стоять было утомительно, и преступник всех разочаровал, и дело оказалось не очень интересным, в сущности, обыкновенное убийство с целью грабежа, прикрытое какими-то анархическими штуками, от которых на суде обвиняемый, по-видимому, вообще отказался. Его ответы были бессодержательны до нелепости; если симуляция, то очень неумелая. Граф де Белланкомбр уехал в самом дурном настроении духа. Ссоры с женой не было, но вышел холодок: она непременно желала остаться. «В таком случае я пришлю за вами машину, я очень устал, я поеду домой». – «Сделайте одолжение». – «Если вы готовы уехать тотчас после речи – как его? – вашего друга, то я могу вас подождать». – «Я останусь до конца: до приговора».

Председатель предоставил слово защитнику. В зале опять произошло движение. Серизье встал, оправил привычным движением рукава тоги и обвел медленным взглядом зал. Его судебные речи не имели такого отклика в печати, как политические. Тем не менее он очень волновался, главным образом по доброте: дело шло о человеческой жизни. Как старый адвокат, он отлично знал, что спасти Альвера может разве только чудо. Но это ни в чем не меняло его человеческого и профессионального долга: надо сделать все, решительно все для спасения головы подзащитного. План речи был давно готов, ход судебного разбирательства почти ничего не изменил, но вопрос, как подойти к присяжным, оставался для защитника неясным, сколько он к ним ни приглядывался во время заседания. Серизье занял позицию – партнеров было несколько: прокурор, присяжные, журналисты, публика, – помолчал выжидательно с минуту – в зале установилась полная тишина – и начал тихим голосом:

– Messieurs de la Cour, messieurs les Jur'es[171]… – так, несколько по-старинному, он всегда начинал свои судебные речи. Помолчал еще немного и заговорил медленно, делая для начала остановки после каждых двух-трех слов: – Tr`es br`eves… tr`es sinc`eres, tr`es simples… seront les observations que j’ai а vous pr'esenter…»[172] «Это значит, не менее чем полтора часа», – решил про себя председатель.